Шрифт:
После такого прощения жизнь Цезаря всецело зависела от настроения диктатора, безжалостно истребившего всех, кто был связан родственными узами с Марием и Цинной. Юноша не осмелился появляться в Риме; некоторое время он скрывался на землях сабинов, италийского племени, севернее Рима. Гай Юлий в детстве и юности отличался слабым здоровьем, а удары судьбы и скитальческая жизнь вызывали новые и новые болезни. Позже в неимоверно трудных походах Цезарь закалит свое тело и не будет ни в чем уступать легионерам — ветеранам.
Плутарх рассказывает о злоключениях юноши:
Однажды, когда он занемог и его переносили из одного дома в другой, он наткнулся ночью на отряд сулланских воинов, осматривавших эту местность, чтобы задерживать всех скрывающихся. Дав начальнику отряда Корнелию два таланта, Цезарь добился того, что был отпущен, и тотчас, добравшись до моря, отплыл в Вифинию, к царю Никомеду.
История с Никомедом
В Азии 19–летний Цезарь начал военную службу в свите претора Марка Терма. Последний направил его к царю Вифинии Никомеду для получения флота.
В Вифинии Цезарь задержался на некоторое время, и эта заминка дала повод для сплетен. «Он часто общался с царем Вифинии Никомедом и этим создал себе дурную славу безнравственного человека», — сообщает римский историк Аврелий Виктор. Впрочем, этот автор ограничивается одной фразой; главный же обвинитель — другой римский историк, Гай Светоний Транквилл. Заметим, что Аврелий Виктор жил в IV веке н. э., а годы жизни Светония исследователи определили следующими рамками: около 70 года — после 122 года н. э. Виктор несомненно был знаком с трудом своего предшественника и пользовался его сведениями.
Итак, что же пишет Светоний относительно посещения Цезарем Вифинии?
Тогда и пошел слух, что царь растлил его чистоту; а он усугубил этот слух тем, что через несколько дней опять поехал в Вифинию под предлогом взыскания долга, причитавшегося одному его клиенту — вольноотпущеннику.
В общем, и Светоний дает информацию на уровне слухов, однако спустя несколько глав этот большой любитель сплетен решил посмаковать горячую тему. Неожиданно он даже представляет свидетелей в таком интимном и презираемом римлянами деле:
На целомудрии его единственным пятном было сожительство с Никомедом, но это был позор тяжкий и несмываемый, навлекший на него всеобщее поношение. Я не говорю о знаменитых строках Лициния Кальва:
…и все остальное, Чем у вифинцев владел Цезарев задний дружок.
Умалчиваю о речах Долабеллы и Куриона Старшего, в которых Долабелла называет его «царевой подстилкой» и «царицыным разлучником», а Курион — «злачным местом Никомеда» и «вифинским блудилищем». Не говорю даже об эдиктах Бибула, в которых он обзывает своего коллегу вифинской царицей и заявляет, что раньше он хотел царя, а теперь царства; в то же время, по словам Марка Брута, и некий Октавий, человек слабоумный и потому невоздержанный на язык, при всем народе именовал Помпея царем (царь по — латыни — rex, regis («рекс»); по — гречески — puatlsix; («басилеус»)), а Цезаря величал царицей… Цицерон описывал в некоторых своих письмах, как царские служители отвели Цезаря в опочивальню, как он в пурпурном одеянии возлег на золотом ложе и как растлен был в Вифинии цвет юности этого потомка Венеры; мало того, когда однажды Цезарь говорил перед сенатом в защиту Нисы, дочери Никомеда, и перечислял все услуги, оказанные ему царем, Цицерон его перебил:
— Оставим это, прошу тебя: всем отлично известно, что дал тебе он и что дал ему ты!
Наконец, во время галльского триумфа его воины, шагая за колесницей, среди других насмешливых песен распевали и такую, получившую широкую известность:
Галлов Цезарь покоряет, Никомед же Цезаря; Нынче Цезарь торжествует, покоривший Галлию, — Никомед не торжествует, покоривший Цезаря.У римлян существовала древняя традиция — распевать насмешливые и даже оскорбительные стихи о триумфаторе, чтобы не сглазить удачу и чтобы не зазнавался триумфатор.
Заметим, что все упоминаемые «свидетели обвинения» являлись врагами Цезаря — в них, как у всякого великого человека, у Гая Юлия не было недостатка. Не в силах его сломить, недруги использовали любой повод, чтобы оклеветать. Единственное, что могло утешить Цезаря, — подобного обвинения не избежали самые сильные мира сего — Александр Македонский, Гамилькар; о римских императорах разговор особый.
Далее Светоний опровергает сам себя, рассказывая о душевных и физических пристрастиях Цезаря, в которых нет места нетрадиционной сексуальной ориентации:
На любовные утехи он, по общему мнению, был падок и расточителен. Он был любовником многих знатных женщин, в том числе: Постумии, жены Сервия Сульпиция; Лолии, жены Авла Габиния; Тертуллы, жены Марка Красса, и даже Муции, жены Гнея Помпея. …И в провинциях он не отставал от чужих жен: это видно хотя бы из двустишия, которое также распевали воины в галльском триумфе:
Прячьте жен: ведем мы в город лысого развратника. Деньги, занятые в Риме, проблудил ты в Галлии.Среди его любовниц были и царицы — например, мавританка Эвноя, жена Богуда: и ему и ей, по словам Назона, он делал многочисленные и богатые подарки. Но больше всех он любил Клеопатру.
Власть сильно меняет людей, причем не в лучшую сторону. На вершине могущества обнажаются пороки, тщательно скрываемые людьми, над которыми тяготели какие — либо обстоятельства; абсолютная власть не только поощряет, но и провоцирует порочность, безнаказанную преступность. Можно привести несколько примеров из Светония. Довольно много пикантных подробностей имеется в написанной Светонием биографии императора Тиберия.
На Капри, оказавшись в уединении, он дошел до того, что завел особые постельные комнаты, гнезда потаенного разврата. Собранные толпами отовсюду девки и мальчишки — среди них были те изобретатели чудовищных сладострастий, которых он называл «спинтриями», — наперебой совокуплялись перед ним по трое, возбуждая этим зрелищем его угасающую плоть.
Но он пылал еще более гнусным и постыдным пороком: об этом грешно даже слушать и говорить, но еще труднее этому поверить. Он завел мальчиков самого нежного возраста, которых называл своими рыбками и с которыми он забавлялся в постели. К похоти такого рода он был склонен и от природы, и от старости. Говорят, даже при жертвоприношении он однажды так распалился на прелесть мальчика, несшего кадильницу, что не мог устоять и после обряда чуть ли не тут же отвел его в сторону и растлил, а заодно и брата его, флейтиста; но когда они после этого стали попрекать друг друга бесчестьем, он велел перебить им голени.