– Слушайте, вы! – сказал Митя. Он выпрямился во все свои метр девяносто и выпятил галстук-бабочку, «гаврилку», как ее называли во времена нэпа.

– В институте вы этого не проходили. Нет, это вы слушайте, – сказал я, любуясь его отличной выправкой.

– Мне надоела ваша тронная речь.

– А мне нет, – сказал я. – Я оттачиваю формулировки.

И еще я сказал:

– Не надейтесь на машину, Митя, – подведет. В крайнем случае сотворите искусственного человека. А стоит ли хлопотать? Разве старый способ так плох? Ведь сотворение человека всегда было связано с наслаждением… Анюта, не слушай. Это и есть творчество.

– Пижоны вы, – сказал Митя. – Все ваши страсти-мордасти, все эти эмоции, пылания-горения, вдохновения оттого, что вы пижоны. Отсутствие общей спортивной подготовки, а также дисциплины в мозгах.

Он посмотрел на свою команду, которая не принимала никакого участия в дебатах, а только переводила глаза с одного на другого.

Мне уже давно перестало нравиться, как мы разговариваем.

– Вы ведь пижоны. Как вы считаете, мальчики-девочки? – обратился он к своим. – Они ведь пижоны. Вся их школа такая.

Ого! Я подскочил.

– Синьоры! – сказала Вика. – Синьоры! Хотя она работает вместе со мной, ее малодушно тянет к Мите. Я уже давно заметил, что она метит ему в жены. Увы, в семьях я ничего не смыслю.

– Ф-фух… – передохнув, сказал я. – Ну вас к черту, Митя. Я жалею, что затеял эту перепалку. Вы пень.

– Синьоры!… Синьоры!… – сказала Вика. Мы сели на свои места. Кот, сопя, доедал дорогобужский сыр. Сквозь щели беседки пробивалось закатное солнце. Чокнулись.

– Еще два таких разговора… – сказал Митя.

– Ну и что? – спросил я. – Мне надоело.

– Будьте покойником, – сказал он и стиснул челюсти. – В самом прямом смысле.

Все притихли. Все-таки метр девяносто.

– Ба!… – сказал я и хлопнул себя по лбу. – Теперь я догадался! Когда я шел сюда, я видел десятки трупов! Значит, это ваша работа? Убитые валяются там и сям…

Он ничего не ответил, только закурил многозначительно и, многозначительно сощурившись, стал многозначительно пускать кольца к потолку.

Я стал его передразнивать, повторяя его действия. Все глядели на него с испугом, но я стал повторять его действия. Мне надоел этот Митя. Мне надоело, что его команда молчит. Он всегда подбирал себе каких-то бессловесных.

– …Н-ну?… – сказал он, пуская колечки. – Итак?… Что вы обо мне думаете?… Скажите прямо.

– Я думаю, – сказал я, пуская колечки, – что многозначительность – это стартовая площадка кретина.

Не глядя на меня, он стал гасить сигарету.

– Вы закончили ваше последнее слово? – спросил он.

– Кстати, – сказал я. – Уточним детали. Вы с детства росли на высокооплачиваемых кормах. Я не так одарен физически, поэтому прибегаю к тяжелым предметам.

– Это все?… – спросил он и медленно встал. – Уберите женщин.

Его команда, наконец, загалдела.

– Не все, – сказал я. – Я презираю салонный мордобой.

Он двинулся ко мне. Панфилов взял две пустые бутылки и о край стола отбил донышки.

– Дуэли не будет, – сказал Панфилов. – Уцелевших арестуют.

К Мите, наконец, кинулась Вика, стала хватать его за руки, а он делал вид, что сопротивляется ей.

– …Митя, идемте… Митя, сейчас же идем… Я думала, вы интеллигентный человек, – сказала она Панфилову.

– Он не интеллигентный человек, – сказал я. – Это Митя интеллигентный человек, а он простой советский десантник.

– Так его! – восторженно вскричала Анюта. – Так его, орясину!

Вика надевала на Митю плащ и застегивала пуговицы.

– Воротник поднимите, – сказал я. – Надо уходить в ночь с поднятым воротником. Так красивше.

В Митиной команде раздался чей-то облегченный смех. Я всегда подозревал, что они хорошие ребята. На это Митя уже не реагировал. Теперь он притворялся безумно опьяневшим.

– Нагадили, теперь удираете? Не выйдет, – сказал Ржановский, и Митя сразу отрезвел.

Никто не заметил, как подъехала машина Ржановского.

– Здравствуйте, Владимир Дмитриевич, – сказала Вика.

Ржановский кивнул. Митя спрятался в тень.

– Проезжал мимо. Слышал ваш спор. Мало мыслей и океан пошлости. Митя, вы электронный гвардеец.

– Владимир Дмитриевич… – сказал Митя, нащупывая интонацию.

– Вы не одиноки.

– Правильно, – сказал Панфилов.

– Помолчите, – сказал Ржановский. – Без вас разберемся.

– Едва ли, – сказал Памфилий.

– Болтаете о творчестве, а сами подлизываетесь к физикам. Потеряли проницательность, спорите с неучами.