В моей спальне стояли сотни гладиолусов, а я терпеть не могу эти цветы — длинные и несгибаемые, как жердь. Были там и корзины с фруктами, и шампанское, но все мне казалось скверным и безобразным. Назавтра был «день Бардо». Нанятые Раулем Леви самолеты выписывали Б.Б. белым дымом в синем небе Венеции.

Я исполняла обязанности звезды: позировала фотографам, улыбалась, отвечала на вопросы — в бикини, потом в вечернем платье. Ни отдыха, ни продыха, ни на минуту. Саша исполнял обязанности верного рыцаря. Какой взлет! Клод Дефф, должно быть, потирал руки!

Вечером был показан наш прекрасный фильм. Приняли его довольно сдержанно. И все-таки «В случае несчастья» останется одной из лучших моих картин, вместе с такими, как «Истина», «Вива, Мария!», «И Бог создал женщину» и «Медведь и кукла».

Рауль Леви думал, что мы получим «Золотого льва».

Я думала только о том, как бы поскорее смыться.

Но мне еще пришлось присутствовать на чудесном званом вечере, который устроили в мою честь в подлинном дворце времен дожей.

Я смотрела во все глаза на этот старый, очень старый дворец, весь в трещинах, в позолоте и росписи великих мастеров. Огромный стол был освещен только свечами в канделябрах из позолоченного серебра, и я думала, что мы возрождаем, быть может, в последний раз, празднества былых времен, сгинувшие навсегда в современной цивилизации, унылой и уродливой, где пышности и красоте не осталось места.

Прощай, Венеция, прощай, непонятая красота, поруганная, осмеянная, оскверненная жадной до снимков публикой, которая не видит, не знает, не осознает главного.

Думая о Венеции, я думала о себе.

А на фестивале фильм Луи Маля «Любовники» с Жанной Моро в главной роли завоевал… «Серебряного льва».

Тем лучше для них, тем хуже для нас.

Зато в этом году — и в следующих, до 1961, — мне достался первый Приз популярности, учрежденный журналом «Сине-ревю».

Вернувшись в «Мадраг», я застала там мою собачью братию, Алена и, слава Богу, никого больше!

Приближался мой день рождения. 28 сентября 1958 года мне исполнилось 24 года. В этот день я впервые в жизни проголосовала в мэрии Сен-Тропеза. Я отдала свой голос, свое доверие и свое уважение Де Голлю. К этому большому человеку, честному, мужественному, стойкому и надежному, я всегда питала слабость.

За ним я следовала много лет.

О нем я много лет сожалею.

А потом «упаковали лето в картонные коробки, и грустно вспоминать время солнца и песен…».

Итак, я вновь водворилась в свою маленькую ячейку на восьмом этаже авеню Поль-Думер.

Прошло несколько дней, и, по случаю моих именин, Саша, Клод Дефф, Рэймон Вентура и Бруно Кокатри выдали «гениальную» идею.

Саша, который, вернувшись в Париж, записал «сорокапятку» с пресловутой песней «Брижит», будет в день моих именин подписывать свою пластинку в холле «Олимпии». Само собой разумеется, я должна быть там и подписывать вместе с ним, иначе какой в этом интерес?

Но чтобы я пошла туда — об этом не могло быть и речи. Я не сделала бы этого даже для себя самой, а для кого-то другого — и подавно. А потом, если уж я даю себе труд куда-то отправиться ради какого-то человека, то я хочу по крайней мере им гордиться. Я бы приехала с удовольствием, если бы Саша записал пластинку гитарной музыки, лучше всего — «Облака» Джанго Рейнардта, которые он великолепно играл. Но ради «Брижит, Брижит, приди, Брижит…»?

Более того, злоупотребление доверием зашло так далеко, что Саша поместил на конверте пластинки фотографию — мы вдвоем в «Мадраге», — не спросив моего согласия. Протестовать было поздно — конверт отпечатали тиражом в несколько тысяч экземпляров, и не стану же я судиться с человеком, с которым связала свою жизнь, — пусть даже по глупости. О том, что я буду в «Олимпии», уже везде было объявлено.

Я была в панике!

Неужели мне не выбраться из этой мышеловки?

Я думала о Жиле — как я восхищалась им, он такой талантливый! Как бы мне хотелось оказаться в аналогичной ситуации с ним! Но Саша так красиво ухаживал за мной, а я вообще от природы несколько ленива и не люблю осложнений. Рэймон Вентура был сама любезность, Клод Дефф паясничал, а Бруно Кокатри выказывал искреннюю дружбу — все это вместе взятое сломило мое сопротивление. В день святой Бригитты я стояла рядом с Саша под стендом с нашими фотографиями в холле «Олимпии».

Нас окружали десятки фотографов и сотни зевак, просто любопытные, поклонники и хулители. Толпа, беспощадная толпа, я ненавижу ее, я от нее бегу, я ее боюсь. Лейтмотивом звучала пластинка Саша, слащавая и пошловатая песенка. Я чуть не плакала от злости! Мы подписывали конверты людям, покупавшим пластинки… Желая достойно увенчать этот незабываемый дебют, Саша принялся швырять конверты в ревущую толпу. Толпа взревела еще громче от возмущения, когда обнаружилось, что конверты пусты.

— Скупердяй! Шут гороховый! На черта нам твои конверты!