Однажды вечером Жак позвонил. Он был в Париже, пытался возобновить свой контракт, но слишком поздно. Морис Роне уже снимался. У Жака был грустный голос: он в отчаянии, он совсем потерял голову, он любит меня, он так несчастлив! Я чувствовала то же самое. Мы снова хотели быть вместе. Узнав об этом, мама и Ольга чуть не упали в обморок. Они ни минуты не останутся в этом доме, если вернется Жак! Они не меняют свои мнения, как перчатки, и если у меня семь пятниц на неделе, то на них я могу больше не рассчитывать. Я сама делаю себя несчастной. Мне нравится устраивать драмы и создавать сложности, и так далее, весь набор аргументов оскорбленных в лучших чувствах матерей.

Жак вернулся, обе мамы уехали.

Я была счастлива. Он тоже. В доме стало весело, собаки заливались радостным лаем, съемки шли прекрасно. Все было лучше некуда в этом лучшем из возможных миров!

Все дни напролет я танцевала. В объятиях Дарио Морено раз за разом отплясывала румбу — «Тибидибиди-пой-пой!» Порхала в руках Филиппа Нико под неистовый рок-н-ролл. Обольщала Анри Видаля, зазывно покачивая бедрами в ритме супер-эротического блюза.

Танцы до упаду!

Мой четвертый месяц становился заметным. Плоский животик слегка округлился, но самым красноречивым свидетельством были мои груди. Каждые три дня костюмерше приходилось покупать мне бюстгальтер на номер больше. Я походила на подушку, перетянутую посередине! На меня надевали корсет, чтобы талия оставалась тонкой. Но от этого жировые валики расходились кверху и книзу!

Я уже начала бояться, что произведу на свет урода с деформированной головой или с увечьями от моих прыжков, скачков и пируэтов.

Однажды ко мне на студию неожиданно явились Рауль Леви и Клузо! Слава Богу, Жака как раз не было! Клузо собирался провести август в «Золотом Голубе», в Сен-Поль-де-Ванс, и хотел поближе со мной познакомиться. Рауль был, как всегда, непринужденный, красивый, уверенный в себе и в своих планах. «Истина» будет их шедевром, а я — ее героиней, вот и все!

Клузо, которого я никогда раньше не видела, произвел на меня странное впечатление. В этом маленьком сухощавом человечке отталкивающей наружности была какая-то волнующая чертовщинка.

Драма разразилась, когда Жак застал меня за чтением наброска «Истины». Он сказал, что запрещает мне раз и навсегда даже думать о съемках в подобном фильме, что этой ролью я опозорю себя перед ним, его семьей, нашим будущим ребенком, что мое падение разрушит все, в чем он видит залог нашей счастливой совместной жизни.

Я не переношу приказов, особенно лишенных смысла; у меня сразу возникает желание побороть то, что я называю идиотизмом в чистом виде. От диктаторских замашек Жака я стервенела.

Я решила не обращать на него внимания!

Это было хуже всего.

Жак разорвал сценарий, приказал Алену не подзывать меня к телефону, если позвонят Леви или Клузо. Он запер меня в моей комнате — чтобы дать мне время одуматься. Окна выходили на крутой склон очень глубокой ложбины. Нечего и пытаться выпрыгнуть в окно — надо быть самоубийцей. Эта мысль манила меня как выход из кошмара: будто бы я проснусь где-то в другом месте. Внезапно навалилась страшная усталость. Что я делаю, зачем так отчаянно борюсь с жизнью, с Жаком, с самой собой, со своим положением замужней беременной женщины, со своим безнадежным одиночеством, с этим фильмом — рискованной затеей, которая скорее всего принесет мне только новые проблемы?

У меня началась истерика!

Я выла, колотила себя кулаками по животу, бросалась на мебель — пусть я покалечусь, зато убью наконец растущее во мне существо, которое слишком дорого мне достается.

В ящике моего ночного столика лежали таблетки гарденала. Доктор дал мне их на случай бессонницы или нервного перенапряжения после чересчур утомительных дней. Я приняла всю упаковку. Понимала ли я тогда, что делаю? Я хотела освободиться — во всех смыслах этого слова, — хотела и не могла, будучи пленницей моего слишком известного имени и собственнической натуры Жака, пленницей моего тела, моего лица, моего ребенка.

Если б меня не вырвало, я бы, наверное, умерла. Неделю я была между жизнью и смертью, почти не приходила в сознание. Меня мучили почечные колики, так как из-за большой дозы снотворного отказали почки — таков был печальный результат моего безрассудного поступка.

Съемки прекратились, журналисты не дремали, скандала удалось избежать только благодаря находчивости продюсера: он объявил, что я вывихнула ногу, чересчур увлекшись акробатическими танцами.

Жак снова куда-то исчез. Дедетта, Ален и Муся дни и ночи просиживали у моей постели. Приехала Ольга. Добрый доктор Гийом явился осмотреть меня по поручению страховой компании. Я так хотела уйти навсегда — а вместо этого снова оказалась в центре всеобщего внимания. Возможно, некоторые из вас, читая эти строки, пожмут плечами и сочтут меня легкомысленной, трусливой, избалованной дурой. Но, может быть, другие, более тонко чувствующие, поймут все мое тогдашнее смятение и не осудят меня.

Работа над фильмом тем временем с грехом пополам продолжалась; снимали сцены с Сильвией Лопес, игравшей мою соперницу. Я выкарабкалась, но была еще очень слаба.

Мама ежедневно справлялась обо мне, но приехать ухаживать за мной не рискнула, боясь столкнуться нос к носу с Жаком, которого она люто возненавидела. Ольга привела в порядок мои дела, устроила встречи с Клузо и Раулем. Из чистой бравады я подписала контракт, связавший меня с «Истиной». Я не знала, буду ли еще когда-нибудь в силах сниматься, но, дав согласие, я доказала, что по-прежнему сама за себя решаю.