«Однако здесь форель-то не половишь!» — горько подумал Хемингуэй.

Подумал он горько, а тут и сам Горький идет. Шинель нараспашку, на ногах желтые галоши. Усы ледяным ветром раздуваются. Закаленный мужчина!

Хемингуэй осторожно взял его за костистое предплечье и сказал:

— Хочу писателем стать. Но… как?

Ох и обрадовался же тут Горький. Заплакал от радости. Он страсть как начинающих писателей любил. Поил, кормил, одевал. А если ты, скажем, поэтесса, то выгодно замуж отдавал.

— Хорошо! — сморгнув слезы с голубых глаз, весело сказал Горький.

— Вот сейчас и начнем.

По улице в то время шел ветвисторогий олень. Молочный пар валил из его округлых ноздрей. Красавец! Чудо природы!

— Кто это по-твоему? — спрашивает Горький Хемингуэя, а сам на него подначивающе смотрит.

— Мустанг, — не колеблясь, отвечает Хемингуэй.

— Сам ты мустанг, — расхохотался Горький. — То лось, понимаешь, лось!

Идут они дальше и что ни спросит Горький и Хемингуэя, тот ничего не знает. На забор думает, что это плетень. На тополь думает, что это секвойя. А старика в разбитом пенсне почему-то назвал Троцким.

— Как же ты хотел писать, — нахмурился Горький, — если слов совершенно не знаешь?! Ну ничего! За пару недель ты у меня все слова постигнешь.

И ведь точно, все слова Хемингуэй познал. Правда, не обошлось и без хохм.

Привел Горький Хемингуэя в коровник — коров показать. А буренушки как сорвутся со своих мест, как понесутся по улице, а потом в чей-то белокаменный дом забежали.

Оказывается, коровы подумали, что Хемингуэй матадор. Ох, и посмеялись же тогда Горький с Хемингуэем. А режиссер Александров на эту тему даже лихой фильм снял. «Веселые ребята» называется.

Прошло две недели, закурил Горький трубку, попыхтел дымком, да и говорит Хемингуэю:

— Все, браток! Пришло время. Садись и пиши.

Сел Хемингуэй, стал писать. Один рассказ за другим, один за другим. Один гениальней другого.

— Стоп машина! — приказал ему Горький, выпуская клубы «Беломорканала». — На дне колодца должно что-то остаться. Теперь езжай в свою Америку, страну Желтого Дьявола. Опиши простой люд во всех подробностях.

Поехал Хемингуэй домой, в Мичиган, и стал там великим писателем. Горький же до конца своих дней следил за творчеством этого мастера пера, плакал, а иногда смеялся в свои рыжие прокуренные усы, вспоминая, как российские коровы приняли начинающего американского писателя за матадора.

Шел я однажды по улице. Захотелось, знаете ли, по улице пройтись. У меня жена дня на три в Кинешму уехала. А когда жена в Кинешму уезжает, разве не хочется человеку по улице пройтись?

Вот и мне захотелось.

Иду я, значит, по улице и на то, как природа увядает, любуюсь. У нас в городе всегда так: осень нагрянет, тут же и природа принимается увядать. Наоборот редко бывает. А если поздняя осень, то еще и снег может пойти, и стемнеет пораньше. И слякоть под ногами. И кепка влажная.

И вот стало темнеть. И вот стали рекламы на домах загораться. И вот иду я по улице, всякие светящиеся глупости читаю, а сам думаю, что хватит мне по улице проходиться. Ну, раз прошелся, два, три. По той улице, по этой. У зоопарка побывал, на Москву с Большого Каменного моста полюбовался. Сколько можно? Нет, пора с этим делом завязывать. Пора домой возвращаться. Хорош подошвы об асфальт тереть! Хватит кепку мочить! И вдруг навстречу мне давняя знакомая моя в красной вязаной шапке. И тут, как увидел ее, так и пронзила меня мысль:

«Ну, здравствуй, Глобусов! Домой тебе не пора возвращаться!»

— Привет, Маша Чашкина! — говорю я. — Ты куда идешь?

— Не знаю… А ты?

— И я!

Вскоре как вежливый человек пригласил я ее в кафе с металлическими стульями: кофе попить и винца сухого. Сам решил: за все заплачу, не каждый день знакомую в красной шапке встречаю. Да и жена в Кинешме. Чем черт не шутит?

Она согласилась, сказала мне:

— Ну, пошли!

А в кафе, как между мужчиной и женщиной бывает, так и случилось. Сели мы с ней на металлические стулья и о жизни разговорились. Музыка откуда-то тихая, благородная. Самое время о жизни поговорить. Вот и стали мы обмениваться впечатлениями, каких-то друзей вспоминать. И вдруг, когда почти всех уже вспомнили, она говорит:

— Не знаю почему, но домой возвращаться неохота!

Я спрашиваю:

— А чего так?

— Не знаю… Я и к любовнику не хочу.

— А чего так?

— У него голова на утюг похожа.

— А чего так?

— Не знаю… Да и оргазма давно у меня не было.

Тут-то и пронзила меня та же мысль, что я правильно сделал, что один домой не поехал. Подумал еще: «Какой же оргазм, когда голова утюг напоминает?».

Вскоре вышли мы из кафе: она в красной вязаной шапке, я в кепке. Она справа, я слева.