— Мне также известно и о другом теле, — сказал я, отчасти чтобы сменить тему, а отчасти чтобы посмотреть на его реакцию. Потом я перевел взгляд на Арата, который все это время сохранял бесстрастное выражение лица. Он не обменялся ни единым взглядом с Гнеем; если они и были каким-то образом связаны, то очень хорошо скрывали это.

— Какое еще тело? — вскрикнул Гней.

— Слишком быстро ты заявляешь о своей невиновности — и подтверждаешь свою вину. Ты знаешь, о чем я говорю. Более того, у меня есть доказательства, и ты пожалеешь о своей дерзости.

Гней гордо вскинул голову и принял неустрашимый вид. Плюнул на землю и протянул обе руки.

— Ты сошел с ума, это очевидно. Ты совсем ничего не соображаешь и даже угрожаешь мне возле моего дома. Убирайся! Убирайся иоскорес отсюда, или я спущу собак! Они в мгновение ока стащат человека за ногу с лошади, вцепятся ему в горло и перегрызут его. Если не веришь, то можешь сам очень скоро убедиться. И ты знаешь, что мне ничего не грозит, пока ты находишься на моей земле. А теперь убирайся!

Я посмотрел на него очень пристально, потом повернул лошадь.

— Но, папа… — запротестовал Метон.

— Нам больше нечего здесь делать, Метон, — сказал я спокойно. — Мне кажется, он не шутит насчет собак. Поедем отсюда.

Он нехотя повернулся, в последний раз посмотрев на Гнея Клавдия. Арат с другими рабами был уже на дороге. Я пустил лошадь галопом, проехал по мосту, миновал хижину пастухов, лесистую местность. Солнечные зайчики прорывались сквозь листву и весело освещали мое лицо, но на душе у меня было безрадостно, пока мы снова не выехали на открытую Кассиа-нову дорогу.

Метон скакал позади меня.

— Но, папа, мы уехали до того, как Гней Клавдий признал свою вину!

— Долго же нам пришлось бы ждать, что он признается в том, чего не совершал.

— Я не понимаю.

— Ты собственными глазами видел его, Метон, и слышал собственными ушами, как он говорит. Ты думаешь, ему что-то известно о трупе в колодце?

— Ведь он же признался, что убил Форфекса!

— Без всякого колебания, что делает его дальнейшее отрицание даже более убедительным. Я верю ему — он действительно ничего не знает о колодце. Он убил Форфекса, приказал своим рабам распорядиться телом, и дело с концом. Ты, вероятно, заметил, что я ни разу не сказал об отсутствии головы у трупа, хотя и намекал на это. Он не обратил на это внимания. Думал, что мы опознали тело по лицу, а не по родимому пятну.

— Но он мог и лгать.

— Не такой уж он актер. Все сразу видно по его лицу. Мне знаком такой тип людей. Он воспитан в той среде, в которой не слишком заботятся о вежливости, а все внимание уделяют преимуществам патрициев над простыми людьми. Он может бесстыдно угрожать другим, поскольку считает это своим правом по рождению. Он не благочестив, но и не предатель и не лгун, ему незачем врать, потому что он не стыдится своих действий, какими бы они ни были. Он всегда поступает по-своему и не стесняется этого. И ему всегда удается это.

— Ему, однако, не удалось удержать нас от посещения его поместья.

— Да, но он на самом деле угрожал нам. А если он так разгневался, то уж, без сомнения, признал бы свою вину, не так ли? Он бы даже похвастался своим поступком; он ведь жестокий человек, обращается со своими рабами как с собаками. Нет, тот, кто подкинул нам Немо и Форфекса, обладает изощренной фантазией и редкой проницательностью, чего не скажешь о Гнее Клавдии.

— Да, но ведь перед тем, как уехать, ты напрямую обвинил его, сказав, что и Немо — дело его рук. Если ты уверен, что он не врет, то почему ты сказал, что у тебя есть доказательства?

— Просто так, заключительная риторика, чтобы удостовериться наверняка, что ему ничего не известно. Нет, Гней не виновен. Он действительно убил Форфекса, и Немезида отомстит ему за это. Я верю твоим словам о том, что у Форфекса было родимое пятно и что именно он оказался в нашем колодце. Но до этого он успел пройти еще через одни руки.

— Чьи руки, папа?

— Не знаю. Возможно, мы никогда этого не узнаем, если не случится нечто из ряда вон выходящее.

По его лицу я догадался, что такая мысль ему не нравится. Я и сам был недоволен сложившимися обстоятельствами, но с годами приучил себя сдерживаться.

— Но мы все равно должны обвинить его, — сказал Метон.

— е стоит обременять Волумена. Сам знаешь, как он затянул наш спор с Публием Клавдием по поводу реки. Зачем же заводить дело, если у нас нет никаких доказательств?

— Но они у нас есть!

— Безголовый труп с родимым пятном? Признание пастуха, который никогда не пойдет на то, чтобы свидетельствовать против своего хозяина? Полнейшее отрицание Гнея Клавдия? Признание старого раба, которому почудился всплеск воды однажды посреди ночи, когда он встал помочиться? Нет, Метон, у нас нет никаких доказательств. Конечно, мы могли бы подкупить судей, как иногда поступают в Риме, когда улик недостаточно, но я к этому не склонен. Не верю я, что Гней Клавдий виновен.