— Он устроился в моем доме на Эсквилинском холме, — и, кажется, ему там вполне нравится. Не следует ожидать от молодого человека двадцати семи лет, что он бросит городские развлечения ради скучной сельской жизни. Кроме того, он недавно женился, его молодой жене нравится вести собственное хозяйство. Представь себе, что было бы, если бы ей пришлось соперничать с Вифанией? Я просто содрогаюсь при этой мысли. Тогда ни о каком спокойствии и не помечтаешь! Он также там и работает. Он выполняет те поручения, что и я когда-то, — довольно опасные, и поэтому я тревожусь. Рим всегда был неспокойным местом…

— Так или иначе, дети всегда взрослеют и уходят из дома. Или так считается. Но у тебя ведь есть еще дети.

— Да, и когда я сюда переехал, они просто передрались. Метон уже почти взрослый, в будущем году ему исполнится шестнадцать лет и он наденет тогу взрослого юноши. Не следует ему ругаться с Дианой, ведь ей всего шесть лет. Но она постоянно доводит его своими придирками…

— Диана? Так вы ее называете для краткости?

— Да, Гордиана — слишком длинно для такой маленькой девочки, не правда ли? Да и к тому же имя богини ей подходит; ей нравится все дикое и неприрученное. Здесь, в сельской местности, она счастлива. Я слежу, как бы она не убежала слишком далеко от дома.

— Подумать только, каким большим поместье представляется шестилетней девочке! Этот холм, должно быть, для нее — целые горные цепи, стена — мощные укрепления, а река — бурный поток. А Метону нравится здесь?

— Он вырос не в городе, а неподалеку от Бай, на морском побережье.

Клавдия взглянула на меня подозрительно.

— Приемный сын, как и его старший брат, — объяснил я. При этом я не добавил, что он родился в рабстве; другим позволено узнавать об этом, но я сам никогда не проговорюсь. — Поэтому сельская жизнь как раз подходит для него. И в городе ему было хорошо, но здесь лучше.

— А как твоя жена, Вифания?

— Она из тех женщин, которые быстро осваиваются на любом месте. Но если уж говорить по правде, ничто не сравнится с ее родной Александрией, даже Рим, не говоря уже об этрусской провинции! И мне все-таки кажется, что ей недостает рынков, сплетен, запаха рыбы в гавани, людской суеты на Форуме по праздникам, — всего городского беспорядка и сумасшествия.

— А тебе?

— Что мне?

— Тебе-то тоже всего этого недостает?

— Вовсе нет!

Она посмотрела на меня пристально и без сожаления.

— Я была хозяйкой двух поколений рабов, повидала много людей — странников и купцов из Рима — и научилась распознавать, когда человек просто старается быть со мной вежливым. Тебе здесь не нравится, и вовсе не потому, что ты ссоришься с соседями или своим управляющим. Ты скучаешь по дому.

— Ерунда!

— Тебе скучно.

— Это когда под моим руководством находится целое поместье?

— И ты одинок.

— В окружении семьи?

— Тебе скучно не потому, что не хватает дел; ты скучаешь по неожиданностям, которые преподносит городская жизнь. Одинок не из-за отсутствия близких, а потому, что теперь в твоей жизни не появляется незнакомых людей. Деревенским жителям тоже знакома тоска по чужестранцам, я сама с удовольствием знакомилась с новыми людьми. Думаешь, я не устаю видеть постоянно вокруг себя Публия, Мания, Гнея со своими рабами? Потому я и люблю разговаривать с тобой, Гордиан. Но я выросла в провинции, а ты в городе, так что твоя тоска и одиночество сильнее.

— В твоих словах есть доля правды, Клавдия, но не думай, будто я так сильно скучаю по городу. Я и дождаться не мог, когда мне представится возможность покинуть его! Действительно, когда человек молод или когда он движим исключительно своими страстями — то нет места лучше, чем Рим, для удовлетворения своих амбиций и жажды власти и денег. Нет, я в свое время отвернулся от всего этого. То, что Луций оставил мне свое поместье, — не случайность, а воля богов, они подсказали мне выход из этой суеты. В Риме стало невозможно находиться — это грязный, шумный, опасный город. Только сумасшедшие могут оставаться там!

— Но твоя работа…

— Я скучаю по ней меньше всего! Знаешь, чем я зарабатывал на жизнь? Я называл себя сыщиком. Меня нанимали судьи, чтобы разнюхивать грехи своих врагов; политики — надеюсь, что больше никого из них не увижу, — чтобы я приносил им скандальные сведения об их противниках. Когда-то я думал, что служу правосудию и истине, но слова эти ничего не значат в Риме. Их с успехом можно было бы исключить из латинского языка. Я получаю доказательства, что человек виновен в тяжком преступлении, а целая когорта подкупленных адвокатов признает его невиновным! Я узнаю, что человек невиновен, а на другой день его обвиняют и с позором изгоняют из города! Или, например, один из известных людей допустил прегрешение, но с этой точки зрения никто из нас не безгрешен, в остальном он очень порядочный и приличный человек; но в городе все только и охотятся за скандалами, и его изгоняют из Сената, а на самом деле за всем этим скрывается неизвестная мне политическая игра. С другой стороны, громогласный негодяй может увлечь толпу, подкупить законодателей и стать консулом! Я привык думать, что Рим становится все хуже и хуже, но на самом деле это я постарел. Я устал, я не могу больше выносить этот идиотизм.