«Ползет вельо [3] , ползет. Как шелкопряд по ниточке. Сытно жрать захочешь — поползешь. Нервничает вельо. Зря нервничает. Боится промахнуться, вот и нервничает. Немолод, но еще сгодится».

Ленивец ощупал упругие резиновые борта лодки и тихонько рассмеялся:

«А ведь шеф у нас дурак. Дурак, да и все. Он сказал тогда, что на это дело пойдут двое. Пойдет Живчик как опытный и старый. К тому же у Живчика хорошая реакция. И меня послал шеф. Сила, так сказать, и мощь. Вот как рассудил шеф. Ну и дурак, что так рассудил. По веревке ползать Живчику трудно, а мне и вовсе невмоготу. Еще неизвестно, пролезу ли в иллюминатор. Голова-то пройдет, а живот? Хотя, по правде, шеф не думал, что мы полезем в окошко...»

Ленивец перенес руки с бортов лодки на свой арбузообразный живот и покачал головой.

«Середнячка нужно было посылать на это дело, а не нас. А еще лучше — двух середнячков. Вот и выходит, что шеф дурак. Глупо рассудил, хотя и долго думал. Ну, наконец дополз вельо, а то я думал, что снова свалится...»

Евгений Кулановский досмотрел захватывающую сцену до конца.

Пятидесятипятилетний сочинитель детективных и фантастических историй Питер Ик прошел по коридору завитой, выбритый, спокойный, как Атос в «Десять лет спустя». Долго и лениво ковырял ключом в замке каюты. Замок не открывался. Но мистер Ик не спешил и не раздражался.

«Не знаю ни одной каюты в мире, которая открылась бы сразу. Даже на сверхфешенебельных кораблях барахлят замки. Почему? Это одна из тайн моря. У него много тайн, в том числе и плохие замки. А может, дело не в замках? Возможно, я виноват? Я просто открываю эти запоры не по правилам. Не в ту сторону. Щелчок замка — первый звук в симфонии уюта. Эту фразу надо где-нибудь использовать. Ого!»

В лицо писателя были направлены два пистолетных ствола. «Сорок пятый калибр», — пронеслась мысль. Ленивец занял почти полкаюты. Живчик пританцовывал за его спиной, высунув руку с оружием через плечо приятеля.

Все трое стояли некоторое время молча.

— Чем могу быть полезен? — отрывисто спросил Ик. Голос его почему-то стал отдавать хрипотцой.

— Молчанием, — сказал Ленивец.

— Сохранением тайны на протяжении всего маршрута следования до Майами, — протараторил Живчик.

— Хорошо, обещаю, — сказал писатель, протягивая руку.

Последовали торопливые энергичные рукопожатия, после чего гангстеры покинули каюту.

Ик пожал плечами.

«Пат и Паташон. Клоунада. Стопроцентная рафинированная клоунада. Что они стащили?»

Он внимательно осмотрел каюту. Из-под койки торчал кусок темно-зеленой резины. Ик нагнулся и вытащил еще мокрую надувную лодку. «Образец МР-7 для ВВС США», — отметил писатель. Лодка была кое-как сложена и, очевидно, в спешке спрятана под кровать.

«Оказывается, они ничего не стащили, а, напротив, даже оставили. Аванс за молчание и сохранение тайны на протяжении маршрута следования до порта Майами, как выразился маленький клоун. Что ж... В этом что-то есть. Стоит подумать...

Забавные ребята. Классические неудачники из гангстерского фильма. У меня, по-моему, тоже были такие герои. Один — проныра, другой — неуклюжий. Один — толстяк и глуп, как тюлень, другой — проницательный шустрик. Итак, они приплыли на резиновой лодке, забрались ко мне в иллюминатор, который я никогда не закрываю, и, пригрозив пистолетом, выбрались в коридор. Теперь эти ребята пассажиры «Святой Марии». Таковы факты. Вопросы? Что им здесь надо? Кто они? Цель?

Ответ: не все ли равно?

Это мой хлеб, и я бы мог разгадать смысл их появления. Я один знаю их тайну. Да, один.

К черту! Пусть шатаются по кораблю, убивают, грабят, режут — меня это не касается.

Тем более, что я дал им слово...

Слово, данное преступнику, недействительно.

Кто сказал, что они преступники?

Подозреваемые в преступлении. Только суд может объявить человека преступником. Презумпция невиновности, так сказать.

Возможно, в Соединенные Штаты бегут два честных, самоотверженных патриота. Их цель — найти и добиться справедливости. Их цель?..

Не все ли равно?»

В это же время Альберт Иванов, как и писатель Питер Ик, лежал на спине в своей каюте и смотрел в потолок со следами мушиных лапок.

«В Америке у меня только одно действительно важное дело, которое следует провести с величайшим старанием. Мы, несомненно, посетим лабораторию Фредриксона, и было бы чудесно, если бы он рассказал о своем последнем синтезе. А то потом наврут, перевернут, переиначат. Как это и было на пресс-конференции после конгресса».

Альберт снова (в который раз?) ощутил, как грудь его потеплела и кровь прилила к щекам.

«Так переврать мое выступление! И думать не хочется, чт ооб этом скажут дома. Придется объяснять, рассказывать. Противно... Одно утешение, что дома не читают бразильских газет. А вот пришел Кулановский, и на лице у него написано Событие».

— Слушай, Алик, я сейчас наблюдал вторжение зайцев, — Евгений повалился в кресло и взял с койки Иванова раскрытый биохимический журнал.