В первый год моей жизни в Германии в журнале НТС «Грани», в № 91—93, была напечатана моя большая статья «Третий путь», представлявшая сжатое изложение центральных глав рукописи «О самом главном». Эту публикацию я послал Сахарову по «каналу». Так назывался путь пересылки почты, неподконтрольный советским властям. Чаще всего это была чья-либо дипломатическая почта.

И однажды, когда я позвонил Сахарову (я делал это регулярно, и Сахаров диктовал мне какие-нибудь свои обращения, которые я передавал на «Свободу» и в знакомые мне западные газеты), он сказал, что получил «Грани» с моей статьей и прочел ее. Я записал его слова на магнитофон. Вот текст этого дорогого для меня отзыва:

— Вадим, я еще раз прочитал вашу статью в «Гранях». Она, конечно, очень хорошая и интересная. Глава о «Третьем пути». Хорошая статья! Это, так сказать, некий конкретный аспект здоровой конвергенции. Там много конкретного и интересного.

Я растерялся и не стал расспрашивать Сахарова более детально о его впечатлениях от моей работы. Но и в этот сверхсжатый отзыв Сахаров сумел вложить глубокий смысл, впервые сказав о том, что конвергенция — явление не обязательно положительное, что может быть и нездоровая конвергенция социализма и капитализма. (Которая сейчас и произошла в России!)

В августе 74-го года я вновь ездил на очередной, уже второй конгресс движения «Третий путь» и тогда впервые узнал о существовании в Испании федерации кооперативных компаний «Мондрагон». На конгресс приехали представители этой федерации. Встреча с ними была для меня огромным событием. Я понял, что их федерация — это уже мини-государство будущего со своим парламентом и правительством, учебными и научными учреждениями. И самое главное, самое неожиданное для меня было то, что создание новых предприятий, расширенное воспроизводство велось там с помощью «моего» фонда развития, который назывался у них «Народной рабочей кассой». Я долго не мог поверить в свое счастье, снова и снова расспрашивал работников федерации. Ведь это не шутка узнать, что ключевая твоя «фантазия» — не блажь, не утопия, а предвидение реального хода истории. Испанцы, инженер и рабочий с одного из предприятий федерации, оставили мне пачку проспектов, пригласили приехать к ним и договорились встретиться со мной через год на следующем конгрессе.

Подробно я расскажу о федерации дальше. Тема эта настолько важная, что я посвящаю ей отдельную главу.

В 1975 году я получил из Москвы печальное известие. Мама, находясь одна на даче, полезла на табуретку закрывать вьюшку в печи и упала, сломав ногу. К счастью, на дачу вскоре заглянула соседка. Мама и раньше часто что-нибудь ломала: у нее были очень хрупкие кости. Но тогда они срастались, а теперь, в 75 лет и с вырезанным на две трети желудком, не стали. Она пролежала в гипсе несколько месяцев, и врачи приняли решение ампутировать ей ногу, по колено. Таким образом, к ее одиночеству прибавилось увечье. Пока она лежала в гипсе — сдал и позвоночник, и у нее начались сильнейшие боли в спине.

Я попытался заказать ей в Германии хороший протез, но ничего не получилось: его нельзя было делать заочно, без примерок.

Только уникальная жизненная сила позволяла матери жить в ее положении, да еще то, что она оставалась в кремлевской больнице. Не исключили из-за меня, как я того боялся, слава советскому гуманизму! Когда у нее начинались боли в спине, за ней приезжала кремлевская скорая помощь и доставляла в больницу, где в течение какого-то времени ее подлечивали. В обычных больницах такое было немыслимо, особенно по отношению к старым людям.

После того как я узнал, что матери отняли ногу, мною вновь овладели тяжелые раздумья о том, имел ли я право оставлять ее одну?

И видимо в связи с мыслями о матери у меня начался кризис, который можно назвать ностальгийным. Однажды, например, я катался на велосипеде в лесу под Мюнхеном. Заехал по тропинке глубоко в лес. Тропинка сделалась совсем узкой, я слез с велосипеда и пошел пешком. А леса в некоторых местах под Мюнхеном очень похожи на подмосковные. И вдруг на каком-то изгибе тропы я замер: тропа была знакома мне! Вот сейчас налево за группой сосен — начнется просека, по которой можно выйти к нашей даче, кратовской! Я должен был сделать над собой усилие, чтобы прогнать это наваждение, после которого, однако, в сердце осталась глубокая тоска.

В другой раз я купался под Мюнхеном на озере, за которым стоял березовый лес. Лежал на берегу, смотрел на лес. Над ним висело несколько облачков, и вдали за лесом виднелся купол храма. И неожиданно я испытал такой приступ тоски по родным местам, который трудно назвать иначе как ностальгическим ударом.

И в тот же самый период меня несколько раз посещали кошмарные сны совершенно противоположного смысла. Один раз во сне я «проснулся» в Москве, в нашей арбатской квартире, и понял, что эмиграция, жизнь на Западе — все это мне приснилось. «Какой же яркий может быть сон!» — подумал я во сне о моем пребывании за границей.

Второй раз было еще страшнее. Я шел по московскому тротуару, покрытому жидким и грязным оттепельным снегом, и с ужасом думал, как я мог вернуться сюда? Ведь теперь мне уже назад, за границу не выбраться! КГБ больше не выпустит, и скоро там (в КГБ) узнают, что я в Москве. Что я наделал?!

Так вот сложна психика человеческая! Видимо, это была реакция подсознания на приступы ностальгии. Подсознание было умнее сознания!