Я же помыслил так: дело нешуточное, раз сам чудотворец явился, и уж на этот раз я приступа не пропущу. Пошел я на стену у Пивной башни и там весь день просидел, спускаясь только на обед и на молебен. А еще помогал дрова носить в башню и на стену. Там у нас козы с огнем стоят — котлы о трех ногах со смолой кипящей. Это чтобы еретикам на головы лить.

А вечером я у Иринарха спросил, подлинно ли он видел Сергия чудотворца и будет ли приступ. Он же мне отвечал невразумительно, но гневно.

Тогда я решил ждать хоть всю ночь, со стены не сходить. А ратные люди, услышав это мое решение, велели мне огонь под козой поддерживать, сами же спать пошли.

Ночи в третьем часу я нечаянно сном забылся. Вдруг стрельба и крики. Глаза продрал — вижу, зарево, горит острог у Пивного двора, кругом люди бегают. Это литва на приступ пошла. Я же нисколько не испугался, а напротив, преисполнился отваги и ратного духа: храбро смолу в котле поджег, рогатиной ухватил да и вылил весь огонь вниз, сам себя чуть не опалил. А выглянул — внизу никого-то и не было.

Тут я смекнул, что быть мне биту, если эту оплошность мою заметят, и пошел потихоньку прочь. По счастью, в суматохе обо мне забыли.

Стали наши бить литву из всех пушек и пищалей, с башен и с Пивного двора из-за турусов. Отогнали поганых, и острог до конца спалить не дали.

После этой победы, когда побили мы литву у Пивного двора, все в городе радовались и веселились. А архимандрит Иоасаф со священным собором обошли монастырь ночью по стене с честными крестами и чудотворными иконами, с пением и молением Богу всемогущему. Я тоже шел и факел нес. А враги этому зрелищу удивлялись, даже стрелять по нам забыли: так невредимыми все и прошли.

А иные ратные люди на радостях вина напились сверх меры и буянили; а кое-кто блудодействовал с дочерьми крестьянскими. Своими глазами я это видел и очень душою скорбел. Ведь это грех большой, так святые отцы учат.

Недолгое было у нас веселье. Теперь богоборцы и еретики вконец на нас разъярились. Залегли, собаки бессовестные, по всем ямам и плотинам прудовым, не дают скотину поить. Теперь у нас что люди, что свиньи, все одну воду пьют, из внутренних прудиков монастырских.

Но это еще не худшее горе. Когда наши на вылазку в последний раз ходили

(дурень, забыл о вылазке этой написать

завтра сделаю

всё некогда!)

поймали некого важного пана и других литовцев. И эти пленники в расспросе с пытки сказали, что ведется под нас подкоп. А под какую стену или башню, того никто не ведает.

Об этом-то подкопе теперь только и разговоры в Троице. Из сыскного приказа дым столбом, и вопли ужасные слышатся. Пленников уже многих до смерти извели. Все не могут дознаться, где подкоп.

В городе теснота и смута, народ как шальной ходит, воевод и начальников почем зря ругают. Воинские люди вино пьют и рожи всем бьют, а иноки добродетельные всех увещевают, ободряют и к праведному смирению призывают.

Иные же из нас, то есть из осадных людей, умом ли повредившись, или некий тайный умысел имея, принялись в нишах стенных копать глубокие ямы и колодцы. Я чуть не упал в один по ошибке — с жизнью бы расстался тотчас, уж больно глубоко. Дурни окаянные, и так-то у нас тесно, ступить негде. А говорят, по воеводскому приказу роют.

Сведал о тех колодцах. Называют их «слухи». Надобны, чтобы слушать, где какой подземный стук или работа; так воеводы хотят подкоп литовский найти.

Боже, боже, смилуйся! Не доведи рабов своих до полного истребления, а эту обитель святую до конечного разорения! Сегодня воеводы собрали весь народ оружный на вылазку, и князь Григорий сказал:

— Знаете все, что литва глубокий ров выкопала напротив Красных ворот, от Сазонова оврага до Сушильной башни. Ров этот досками покрыт и землей сверху присыпан. И, по всему, из этого-то рва и ведут подкоп, чтобы зелье заложить нам под стены и ниспровергнуть их таким сатанинским ухищрением. Пойдем сейчас ко рву, отыщем подкоп и разрушим, иначе всем нам придется испить смертную чашу.

И вот все пошли на брань, а меня снова не взяли, взашей от ворот прогнали. За что я такие обиды и поношения терплю? И самопал-то мой никак не починяется, окаянная дрянь литовская.

Стал я глядеть сквозь подошвенный бой у Сушильной башни, да лучше бы не глядел: горе, горе! Словно ждали нас враги, словно ведали, куда пойдет наша рать, и все пушки на то место заранее прицелили, а сами в засады сели. Наскочили со всех сторон внезапно, и конными, и пешими. Ко рву подойти не дали и без счета наших людей постреляли и порубили.