Шведы снова жалованья просят и не хотят больше под Дмитровом стоять. Сказывают, что завтра пойдут они обратно в Троицу, а за ними следом и все наши конные люди. Здесь же у города одни лыжники останутся. А сильную осаду вести нам не на что и нечем; припасы кончаются.

Князь Михайло скоро в Москву пойдет со всем войском, чтобы Тушино — главное воровское гнездо — разорить и воров от Москвы прогнать. Поэтому нужно нам поспешить в Троицу, а то князь без нас уйдет.

Князь Куракин не хотел брать на себя начальство над лыжными людьми, что остаются здесь под Дмитровом. Потому что это стояние с малыми силами под городом никакой славы не сулит, а только великие тяготы. Города все равно не взять; тех же, кто с князем Михайлом на Тушино пойдет, царь наверное щедро наградит.

Григорий же Волуев иначе рассудил.

— Мне, Данило, — сказал он. — Нечем пока перед государем Михайлом Васильевичем похвалиться. Пусть Куракин уходит, а я останусь и начальство у него приму. Ты же поезжай в Троицу и передай князю Михайлу мои слова: скажи, бьет тебе челом, государь, холоп твой Гришка Волуев, молит тебя слезно: поберегись, княже, не езжай в Москву, не губи себя! Попомни слова матушки твоей, писание ее, что принесли тебе в слободу Алесандрову! Если же никак нельзя тебе ослушаться царева приказа и в Москву не ехать, то не мешкай там, а иди скорее на Тушино и на Жигимонта.

— Как же это, — спросил я его. — Разве в походе и в битвах ему легче себя сберечь, чем в Москве, которую он от воров спас и из осады вызволил?

— Передай, как я сказал. Князя Михайла в битве ни пуля, ни стрела, ни сабля не возьмет. Только измена погубить его может. В Москве же нынче изменников-перелетов полным-полно. А завистников и недругов у Михайла Васильевича в Москве едва ли меньше, чем во вражеском стане. О том и княгиня Елена Петровна, мать Михайлова, писала ему в Александрову слободу. Писала красными словами, ну точно как в песне, я всего-то не упомню, а были там такие слова: «Лихи на Москве звери лютые, а пышут ядом змеиным, изменничьим.»

Обещал я Григорию сделать по слову его. А еще я его спросил:

— Когда приеду я в Троицу и твои слова князю передам, что мне после делать? Я-то думал и впредь воевать в войске твоем (хоть и устал премного от ратных трудов!), но ты меня отсылаешь. Как же мы теперь встретимся?

— Будь пока при князе Михаиле. Я тебя назначаю своим посыльным. Если князь станет гонцов ко мне слать, то и ты с гонцами поезжай. Я же буду накрепко стоять здесь под Дмитровом. И если, Бог даст, прогоню Сапегу и возьму город, то буду в городе сидеть и ждать княж Михайлова повеления.

Так мы с Григорием по-дружески попрощались, и он меня даже по плечу похлопал ласково и зачем-то шапку мне на глаза надвинул. Шапка велика мне.

Снова в Троице. Уезжал-то я отсюда отроком неразумным, иноки надо мной потешались и дразнили Пересветом. А обратно приехал героем и бравым воином. Только въехал я в Водяные ворота, как обступили меня иноки и слуги монастырские и принялись о ратных моих подвигах расспрашивать. Я же им все подробно рассказывал.

После того призвал меня архимандрит Иоасаф и вручил мне грамоту запечатанную.

— Как в Москву приедешь, — сказал он мне. — Сразу, не мешкая, ступай в город в Китай, в Богоявленский монастырь, на наше Троицкое подворье. Найдешь там келаря нашего, старца Аврамия Палицына, и вот эту грамоту вручишь ему самолично. А после делай, что келарь тебе велит.

Успел я в Троицу как раз во-время: завтра иль позавтра пойдет князь Михайло Васильевич с войском и с Яковом Делагарди и со шведами в Москву. И я с ними поеду.

Собрались мы в поход и встали всем воинством на горе Волкуше, против монастыря. Архимандрит Иоасаф с соборными старцами и со всеми иноками, с честными крестами и иконами, с пением и звоном колокольным вышли нас проводить и благословить.

Внезапно во время пения набежала черная туча на солнце ясное, и подул с полуденной стороны сильный вихрь, и обсыпало нас всех колючим снегом. А один шведский прапорщик оступился и прапор свой выронил. Тогда многие ратные люди премного испугались, и осеняли себя крестным знамением и так меж собой говорили:

— Дурной знак! Не будет нам удачи! На беду идет князь Михайло в Москву, идет себе и нам на погибель.

Все воинство российское, и даже шведские немцы, князя Михайла пуще жизни любят. И в Москву они шли нехотя, потому что боялись: не погубили бы князя в Москве завистники бояре.

Архимандрит тогда повелел принести образы заступников наших, святых чудотворцев Сергия и Никона. И как только их принесли, снова солнце в небе засияло, и метель унялась. Князь Михайло Васильевич рассмеялся весело и так молвил войску: