— Куда мне, Данило, без тебя, — сказал он. — Ты в посольском деле навычен: вон уж сколько наездил. Поможешь мне, старому пню, перед королем не осрамиться.

И знатнейшего из бунтовщиков, искусного в кознях, и в низлагании царей преуспевшего — Захара Ляпунова — отправили тоже под Смоленск.

Всего поехало нас свыше 1000 послов: от бояр, и от дворян, и от думных дьяков, и от стрельцов, и от всех прочих чинов из многих городов русской земли выборные лучшие люди; да сверх того еще писцов и слуг 4000.

Едем медленно: со многим и долгим бездельным стоянием в селах и городах. На этой дороге я уже каждое дерево и каждую избу знаю наперечет. Довольно скучаю.

Доселе еще едем. Дождь непрестанно льет. Все Расстригины мостки в грязи потонули. Кони вязнут. По Настёнке тоскую сильно.

Наконец-то наше путное шествие завершилось, и прибыли мы ко граду Смоленску все здравы и веселы. Город Смоленск велик и крепок весьма, стоит на месте возвышенном, стены имеет толстые каменные, башни высокие. Сидельцы же смоленские мужества преисполнены, сдаваться не помышляют, хотят насмерть стоять за правду, за веру и за державу Российскую. И мы, послы, увидев этот сильный и славный город, возрадовались сердцем, ибо уразумели, что еще долго сия твердыня пребудет у Жигимонта узами на руках, железами на ногах и камнем на шее. Когда мы в Троицком монастыре, в городе невеликом и слабом, 16 месяцев просидели и не сдались, то здесь в Смоленске можно бы и подолее продержаться,

До сего дня город уже год простоял во облежании польского королевского войска, и многие жестокие приступы отразил, и нисколько не поколебался в своем крепком стоянии. Слава смольнянам и храбрейшему воеводе Федору Шеину! Единственно ради их мужества не смог Жигимонт всем превеликим войском своим сотворить ополчения против Москвы. А если бы сотворил, то тогда уж поляки не стали бы с нами послами обсылаться и о Владиславовом избрании толковать: присовокупили бы Российскую державу к польской, и делу конец. Тут бы нам и погибель, а вере нашей разорение и поругание, и даже истребление и полное избытие.

Встретили нас поляки по чести, и указали место, где встать: за их табором, от города вдалеке. К Смоленску приступать они теперь оставили: может, изуверились в своей победе, а может, ради нашего прихода хотят миролюбие показать.

Войско у Жигимонта тьмочисленное, отборное; наряду стенобитного не счесть. Кругом всего города расставлены туры, точно как у нас под Троицей во время осады,

Смольняне увидели наше, московского посольства, прибытие, и преисполнились ликования, и стали бить в колокола и со стены кричать и в воздух стрелять громко и многолюдно. Ведь они на нас надежду возлагают, что мы упросим короля пощадить город их, укротить бранное лютование и уйти назад в литовскую землю.

Завтра нас Жигимонту представят. Сего ради я теперь наряжен в богатые одежды, словно боярин: только и заботы, как не замараться или штаны не порвать, упаси Господь.

Были у короля. Думные паны сенаторы нас в королевские покои препроводили и встали от короля по обе стороны, а сам он на стуле сидел. Король Сигизмунд (русскою речью Жигимонт, а Сигизмунд по-польски) только глазами поводил и молчал, а паны говорили. Король образом не леп, лицом протягновен, безбород, усы имеет тонкие и длинные, взгляд злой и неласковый.

Речь держал первый из панов литовских, именем Сапега (нашему старому врагу, Троицкому утеснителю, он приходится дядькой; того кличут Иваном Петровым Павловичем, а этого Львом).

Сказал этот Сапега много слов, а ничего дельного мы не услышали. Только хвалил и славил короля своего, и называл его умирителем земли Русской, спасителем всероссийским, поборателем неправды и прочая. Якобы пришел он сюда не своекорыстно, а лишь того ради, что мы его о том сами молили. И не желает он нам никакого дурна, а только смуту унять и воров побить. И за такие превеликие услуги ожидает его королевская милость от нас по достоинству всяческого почитания и благодарности, а проще сказать — и покорности.

Такие хитрые и лукавые речи этот Сапега вел, думая нас обмануть и в смущение ввести. Только Сигизмунда и хвалил, а о Владиславе даже не упомянул, ни о договоре с гетманом.

Нам же много говорить не позволили, потому что сегодня еще не самое посольство творилось, а только предварение. Дело же после начнется.

Пока нечем похвалиться: ни в чем мы не преуспели. Дважды съезжались с панами, а дело не только не подвинулось, но даже, можно сказать, не началось.

Говорил посольство князь Голицын. Поприветствовал он панов и о здоровье их спросил, а после сказал:

— Ведомо вашим благородиям, какими скорбями и нуждами ныне утесняется Московское государство. Со всех сторон враги одолевают, кровь непрестанно льется, повсюду воровство и развращение. Виной же этим бедам пресечение корня царского, который шел от Августа кесаря, а теперь волею Божьей прервался. И вот мы, по совету патриарха и великих бояр, и всех чинов людей, и всей земли русской, бьем челом великому государю Жигимонту, чтобы дал он нам своего сына на царство, наияснейшего королевича Владислава. Как предки наши, будучи в таком же утеснении, призвали себе в государи из дома варяжского Рюрика, так и мы ныне по их примеру поступаем и обращаемся к королю с этим прошением, дабы царствовал над нами сей славный отпрыск презнаменитого и высочайшего рода, ясновельможный пан Владислав Сигизмундович.