— Пфу! — Голубой Ли улыбнулся и развел руками, изображая, как поднялись в воздух камни, деревья, люди и пулемет.

Потерю пулемета Ли переживал во сто крат тяжелее, чем гибель почти всей своей команды. Люди были дешевы, он без труда подберет новых матросов, а вот машину, стреляющую с непостижимой быстротой, достать теперь вряд ли скоро удастся. Голубой Ли стоически отнесся к поражению. Конечно, у него остался горький осадок после крушения стольких надежд. Но он был фаталистом. Боги, руководящие судьбами всего сущего на свете, почему-то покровительствовали белым. Вообще боги уже многие годы часто оказывают предпочтение пришельцам. К тому же on не умилостивил местных духов под. Голубой Ли знал, что счастье переменчиво, дождется и он удачи, а это случалось уже не раз. И притом как смотреть на происшедшее. Он потерял, зато в бою устранены все его соперники. Погибли предводители трех мелких банд и почти все их люди. Теперь у него нет конкурентов в этих водах. Он уже обмозговал, как стать собственником второй шхуны, что стоит по ту сторону клипера. Не много хлопот доставят ему и эти двое самодовольных белых, что задумали обвести его вокруг пальца. После них останется быстроходный катер. А две шхуны и катер — это уже начало большого дела. Надо поскорее, без шума избавиться от этих двоих. Люди они неизвестные в этих краях, никто не станет их разыскивать…

Голубой Ли поставил на стол бутылку виски. Глаза капитана Рюккерта блеснули:

— О, виски «Белая лошадь»! Налей, друг, налей, чертовски хочется выпить после такой ночи. Не везет мне в последнее время на ночные сражения.

Голубой Ли налил две серебряные чаши. Барон сказал, глядя в открытый иллюминатор:

— Они сбросили за борт убитых.

— И правильно сделали. Выпьем, Фридрих!

— Раненых свозят на берег. Ничем не оправданный акт милосердия.

— Согласен. Но выпьем же, черт возьми!

— Подождите, Франц. Один из раненых — ваш матрос.

— Действительно, кажется, Трумер! Мой комендор. Он еще пригодится нам. Потери колоссальны. Уцелел один из пятнадцати. Ну, выпьем за живых!

Они подняли чаши. Барон сказал:

— Надо бы предложить выпить с нами и этому цветному.

— «Белую лошадь»? Что вы, барон! Пусть лакает свою каву или ром.

Ли, улыбаясь и кланяясь, вышел из каюты. На люке, поджав ноги, сидел его помощник и, казалось, бесстрастно паблюдал за всем происходящим на клипере и на берегу. Ночью оп побывал на палубе этого судна, убил матроса и счастливо избежал возмездия, прыгнув за борт. Сейчас он, как и его начальник, прикидывал, что придется на его долю. По крайней мере, он станет командовать второй шхуной, несколько часов назад принадлежавшей человеку из племени бугов.

— Муса! — обратился к нему Голубой Ли.

Помощник остался неподвижен, только чуть скосил глаза в его сторону.

— Муса, там у меня в каюте два белых туана, они слишком мною выпили виски.

— Многие сегодня слишком много выпили виски, — ответил Муса, не двигаясь с места.

— Зато освободилось место капитана на одной шхуне.

Муса встал, спустился в трюм и выбросил оттуда два больших промасленных мешка из-под копры.

Лазурная бухта застыла среди зеленых гор. В воздухе был разлит покой и безмятежное счастье, которые дарует природа в часы своих раздумий. Из деревни доносились дробные удары: хозяйка колотила палкой по колоде, созывая свиней. Гуськом спускались по тропинке рыбаки к своим прау. Клипер, чуть вздрагивая высокими голыми мачтами, выходил из бухты. Впереди на гряде рифов пенился прибой, а дальше, закрывая горизонт, млело перламутровое марево, такое же прекрасное и обманчивое, как лазурь безмятежных вод бухты Тихой радости.

С обнаженными головами стояли матросы на шканцах. На противоположном борту на лючинах лежали зашитые в старый парус тела убитых в бою. Командир сказал речь о погибших во славу Российского флота, назвав по имели каждого, и предрек, что впереди еще не раз придется вставать грудью за правое дело. Отец Исидор, облаченный в ризу, прочитал заупокойную молитву, хор под управлением кока Мироненко пропел «вечную память», и тела скользнули ногами вниз в теплое Яванское море.

Матросы второй вахты с виноватым видом разошлись по своим местам, кляня проклятый «мухомор», подсунутый коварными пиратами, — так они на свой лад окрестили напиток Шивы. Большинство подвахтенных участников сражения спустились отдыхать в жилую палубу, а человек пятнадцать отправились на бак покурить и еще раз обстоятельно обсудить необыкновенное событие. День выдался на редкость хороший, не жаркий, легкий ветерок обдувал палубу. Командир приказал загасить топки, и клипер, распустив все паруса, бежал, делая до шести узлов, море стелилось под ним. С марса прокричали, что видят остров на норд-осте. Матросы повернули головы. Островок повис в дрожащем воздухе, как мираж: кольцо, утыканное пальмами, в кольце — зеркальце лагуны. Сказочник Зосима Гусятников сказал, о чем думали все:

— Худо, братцы, посреди такой благодати концы отдать. Вдалеке от дома, в чужом море.

— Да оно где бы ни пришлось, все не мед, — сказал Роман Трушин. — Меня вот отец Сидор спас, а не то бы…

Зуйков залился смехом:

— Как он их гонял по палубе! Одного сшиб с ног, хотел прикладом ударить, да, видно, пожалел, взял его, как котенка, и за борт швырнул. Да вон и он сам идет покурить с нами.

Подошел иеромонах, встреченный почтительными приветствиями. Ему протянули с десяток кисетов.

— Спасибо, ребята. У меня свой, иноческий табачок, безвредный, только для прочистки нутра от всякой скверны.

Зуйков сказал, давясь от смеха:

— От его табаку тараканы здешние дохнут. Ей-богу, сам видал. Полз по переборке, отец дыхнул, а он с катушек и вниз. Во табак!

Отец Исидор ответил, улыбаясь в кудлатую бороду:

— Наш таракан дюжей, а ихний, басурманский, не терпит христианского духу.

Матросы засмеялись, и не столько от незатейливой шутки иеромонаха, сколько побуждаемые благодушным рокочущим басом и всем видом своего духовного наставника — такого ладного и непомерно сильного мужика, на котором, казалось, совсем случайно очутился подрясник. Его сильные руки крестьянина всегда тосковали по работе, и матросы понимали сердцем, что этот человек одного с ними корня. Сегодня же они убедились, что он еще и человек не трусливого десятка, не один из сидящих сейчас у обреза с водой был обязан ему жизнью. Гигант, заросший волосами, в странном одеянии, неуязвимый для пуль, сметающий все на своем пути, швыряющий за борт людей, как котят, внушал пиратам панический ужас, и те, кто увертывался от его винтовки-дубины и могучей руки, бросались в воду.