Онагр находится ныне особливо в Татарии, откуда он многочисленными стадами заходит к Индии и Персии. Животное сие бегает чрезвычайно прытко, довольствуется негодною для корма других животных травою; от него происходит ручной или домашний осел. Вывоз на племя ослов в Испанию запрещен под смертною казнию.
"Руководство к Естественной истории" Блуменбаха, переведенное географии учителями Петром Наумовым и
Андреем Теряевым.
ГЛАВА I
Утро Онагра.
– Любопытный разговор в кондитерской.
– Удивительный человек и очаровательная женщина
Раз, два, три… chasse en avant!…
Скрипка завизжала. Молодой человек лет двадцати шести, среднего роста, худощавый, с большими глазами навыкате цвета потускневшего олова, с светлыми и редкими волосами до плеч, в плисовом сюртучке, в шелковых полосатых чулках и лакированных башмаках, - выставил правую ногу и двинулся вперед, тряхнув плечами…
Танцевальный учитель улыбнулся нежно, подошел к своему ученику с грациею, взял его за обе руки, носком своего башмака начал расправлять его ноги и заставил его снова повторить шассе. И скрипка снова завизжала… Стенные часы в комнате молодого человека пробили одиннадцать; скрипка спряталась в футляр, танцевальный учитель сделал три шассе вперед, раскланялся, принял от своего ученика карточный билетик, с достоинством балетного героя, и на цыпочках выскользнул в переднюю.
– Гришка, завиваться!
– закричал молодой человек. Через пять минут Гришка, в засаленном сюртуке, с сережкой в ухе, с гребенкой в масленых волосах и с круглыми щипцами в руке, явился перед барином. Гришка воспитывался в цирюльне на Гороховой, в той самой цирюльне, на окне которой золотыми буквами начертано: "Зало для стришки и завифки волос цена 20 ко. се. И выбрить".
Барин развалился на стул перед зеркалом, замурлыкал что-то из "Фенеллы", закинул назад растрепанную голову, и Гришка приступил к своей должности. Три раза охлаждались и три раза раскалялись щипцы; голова барина покрывалась завитками; барин только изредка поморщивался и вскрикивал: "Больно, болван!"
По окончании завивки Гришка отворотил бесконечные рукава сюртука своего, подшитые посконной холстиной, растер на грязных ладонях пятирублевую помаду violette и принялся отделывать голову барина.
– Гришка! помадь пожирнее, да виски фиксатуаром натри, - говорил барин.
Весь в завитках, смотрясь в зеркало и прищуриваясь, барин начал прохаживаться в своем кабинете между стульев и пощелкивать языком.
Комната эта не большая и не маленькая: ярко-пунцовые занавески на окнах, небольшое зеркало на ножках в виде трюмо, мебель двадцатых годов, но расставленная в современном беспорядке; на стенках соблазнительные картинки, дурно литографированные и еще хуже раскрашенные, в пестрых рамках… Везде торчат чубуки, на полу - табачный пепел, на письменном столе - вторая часть какого-то французского романа.
Барину наскучило ходить; он зевнул, протянулся на диване и закричал:
– Гришка!
Гришка явился.
– Трубку!
Барин стал пускать дым кольцами. Это заняло его на несколько минут.
– Гришка!
– Чего-с?
– Тепло сегодня?
– Средственная погода-с.
– Я надену пальто с бобровым воротником. Слышишь?
– Слушаю-с…
Барин встал с дивана и подошел к окну. Он потянулся и подумал: "Куда бы ехать?"
Потом он начал опять щелкать языком:
– Гришка, афишку!
В четвертый раз барин принялся перечитывать афишку.
"Какой бы жилет мне надеть сегодня, - думал барин, - пестрый полосатый или черный с лиловыми разводами? Вчера я надевал желтый с бронзовыми пуговицами…"
– Гришка! который час?
– Половина второго-с.
– Врешь. Может ли быть только половина второго? Барин пошел в залу и сам посмотрел на часы.
– Черт возьми, в самом деле, еще только половина второго. Гришка!
– Чего-с?
– Заложить в санки гнедую. Куда бы съездить?..
Гришка!
– Что-с?
– Послушай, вели лучше запречь саврасую.
Барин снова подошел к окну и начал барабанить по стеклу пальцами.
– Гришка, одеваться!..
И вот барин оделся. Его сюртук превосходно обрисовывает его талию: правда, он немножко узок ему и жмет под мышками, но, говорят, модные сюртуки все таковы; булавка с огромным камнем зашпиливает длинные концы его узорчатого галстука; на бархатном жилете, испещренном шелковыми цветами, висит золотая цепь с змеей, у которой красный глаз под яхонт… Кругом его на десять шагов воздух напитан благоуханием от жасминных духов в соединении с фиалковой помадой. Сверх сюртука он надевает пальто, кончик красного фуляра выпускает из грудного кармана…
Он два раза проехал от Аничкова моста до Адмиралтейства и приказал остановиться у кондитерской… Он очень доволен собой; только одно ему досадно, что черепаховый лорнет никак не держится в его глазе…
"Отчего же он у других держится?.." - подумал молодой человек, вбегая на лестницу кондитерской.
В кондитерских, которые на правой стороне Невского проспекта, проводят время очень весело. Туда господа чиновники из молодых, занимающиеся политикой, оторвавшись от дел, забегают прочитать "Пчелку", залитую шоколадом, и искоса посмотреть на груды слоеных пирожков; там господа офицеры, перевертывая "Инвалид", пьют ликер, затягиваются и гремят шпорами; там скромный негоциант с Васильевского острова, обстриженный под гребенку, лицо бессменное, с изумительным терпением, не развлекаясь ничем, прочитывает от начала до конца неизмеримые столбцы иностранной газеты, выпивает свой обычный стакан кофе и уходит, не удостоив никого взглядом; там много и таких господ, которые осматривают вас с ног до головы и только ищут случая, бог их знает для чего, как бы заговорить с вами, а в ожидании этого случая любуются потолком, расписанным в помпейском вкусе; там есть и такие, которые совершенно на дружеской ноге с содержателями кондитерских, знают все их семейные тайны, называют по именам всех мальчиков, бегающих с подносами, улыбаются Францу, дружески дерут за ухо Карла и кушают пирожки в долг; там бархатные мебели в грязи и в пятнах, зеркала в пыли и в копоти; там бронза без блеска, цветы без запаха, там чад кухонный, смешанный с чадом табачным…