А потом вновь раздавался голос Эллы: — Это ведь не займет много времени, правда, Джо?

— Что?

— Развод!

— Я не знаю, Элла. Я ничего о таких вещах не понимаю.

— Выясню в Глазго. Там мы поженились. — Да.

— Все будет хорошо, — убежденно сказала Элла. Я посмотрел на нее, и на мгновение мне стало интересно, откуда в ней взялась эта уверенность. Она казалась совершенно беспочвенной и несерьезной.

Вечером она вышла на берег купить еды. После ее ухода я попытался читать, но не смог. Воздух все еще был удушливым и желтым, принесенным с черных труб верфи. То и дело слышался звон металла о металл, а потом резко началась заклепка. Я был слегка подавлен и раздражен. Мне не хватало Эллы, но как-то своеобразно. С ней было скучно. Когда она была рядом, она сама давала повод для скуки, но когда она уходила, этот повод я находил в самом себе, и этому чувству вторил туман и тросы на верфи. Я вновь и вновь подавлял в себе желание действовать. Я хотел вырваться из окружавшей меня инертности, но я уже начал отождествлять собственную безопасность с бездействием, почти со скукой, которую во мне начала вызывать Элла.

Но долго так продолжаться не могло. Я решил, что уйду, кажется уже в тот вечер, когда убеждал себя не быть дураком, подождать развязки, и тогда я выбросил только что зажженную сигарету и снова спустился вниз.

Когда вернулась Элла, я лежал на кровати. Она была взволнованна и сразу же сказала мне, что установили дату суда над водопроводчиком. Я взял у нее газету и начал читать:

Потом шло краткое перечисление обнародованных полицией фактов. Было известно, что Дэниел Гун был близок с убитой женщиной, некоторое время с ней встречался.

Дальше мне не надо было читать. Я помнил, как Кэти очень тихо и убедительно говорила со мной после того, как мы позанимались любовью, говорила, что она беременна, что отцом был я и просила жениться на ней. Вот как случилось, что она бежала за мной, когда я уходил. И конечно, она сказала об этом кому-нибудь, возможно, приятелю на работе, и этому приятелю она сказала, что могло быть и правдой, что отцом был Гун. Я продолжал читать, когда Элла сказала, что вроде бы их было четверо, в смысле детей, и я сказал да, я тоже так думал, но это скорее всего была ошибка. Она начала вынимать содержимое сумки и ставить на стол.

— Отодвинь газету, — сказала она. — Ты мешаешь.

Она запихнула в рот печенье. Я смотрел, как она жуёт. Её крупные зубы смололи печенье в порошок.

Потом её лицо покрылось потом. Она стояла у плиты.

Я всё ещё был наёмным рабочим. Она смеялась, когда платила мне, слегка краснея, как будто сама не знала, за какие именно услуги давала мне деньги.

— Мы неплохо зарабатываем, — говорила она иногда.

Местоимение «мы» для неё служило щитом от собственных подозрений.

Когда мы занимались любовью под стогом сена, я впервые заметил тонкую красную сетку капилляров на её левом бедре.

Мы плыли вдоль канала. Я увидел того бродягу, а может и другого, только в этот раз он наблюдал за нами из-под своей шляпы, когда мы проплывали мимо. Когда всё будет «пристойно»… Она конечно имела в виду замужество. Ей была невыносима непристойность. Она не была во мне уверена. Она говорила о разводе. Лесли написал о нём в почти что извиняющемся тоне. Он надеялся, что у нас всё хорошо. Он устроился ночным сторожем на склад. Спрашивал о Джиме.

Иногда я смотрел на её спину. Её бёдра, казалось, стали ещё шире. Неизменным атрибутом оставался фартук. Большую часть времени она старалась быть привлекательной, красила губы, как бы невзначай клала ногу на ногу, чтобы я мог разглядеть гладкую белую поверхность её бедра. Ночью мы по-прежнему были любовниками. Но днём я чувствовал, как она смотрит на меня, анализируя и взвешивая ситуацию. Однажды она сказала, что с нетерпением ждёт, когда вырастет Джим. Управляться с баржей будет проще втроём. Ей, казалось, не приходило в голову, что я был вовсе не в восторге от того, чтобы жить с её полоумным отпрыском. Мне было трудно принимать её всерьёз. Я чувствовал её недоверие.

Из газет я понял, что Гуна собираются признать виновным. Мы слышали, что только Лесли вызовут в суд в качестве свидетеля. Я начал подумывать о том, не пойти ли мне в зал суда, чтобы посмотреть, как паутиной вины опутывают невиновного человека. Элла посмеивалась над моим внезапным интересом к этому делу. Она не думала, что я увлекаюсь такими вещами. И вместе с тем, ей это нравилось. Она помогала мне вырезать статьи из разных газет. Иногда по вечерам при свете керосинки я раскладывал перед собой на столе все вырезки, как предсказатель — карты.

Что, если его признают виновным? Мне не нравилось отождествлять себя с Гуном. Убийства не было. Обвинение было придуманным. И потом, так и не найдя ответа, я положил руку Элле на живот, и когда она повернулась ко мне, и я почувствовал соприкосновение наших бёдер, у меня появился импульс отдать себя и свою свободу во власть женщины, чьи руки сжимали мои ягодицы, и которая прижималась ко мне животом. Мне хотелось тихо рассказать ей обо всём и сдаться на её милость, по мере того, как возрастала острота наших ощущений. Но каждый раз, прежде чем я успевал заговорить, оргазм был позади, и она снова становилась чужой, тяжёлой и опасной. Чувствуя рядом с собой жар её тела, теперь несильный, но всё равно опасный, я долгое время лежал с открытыми глазами. В моей голове не было пусто, но и сказать, что я о чём-то думал, было нельзя.