— Мадемуазель,— сказала мне горничная,— я приехала за вами. Госпожа де Миран ждет вас.

— Может быть, она собирается куда-нибудь на званый обед и хочет взять меня с собой? Но ведь еще очень рано.

— Нет, она как будто никуда не собиралась ехать. Кажется, она только желает провести с вами день,— сказала горничная, замявшись, словно не знала, что ответить. Но ее замешательство было столь кратким, что я обратила на него внимание, когда уже было поздно.

— Ну что же, мадемуазель, поедемте,— сказала я, и мы тотчас сели в карету. Я заметила, однако, что кучер мне не знаком и нет ни одного лакея.

Горничная сперва села напротив меня, но едва мы выехали с монастырского двора, она сказала: «Мне тут очень неудобно, разрешите, я сяду рядом с вами».

Я ничего не ответила, но нашла, что это с ее стороны большая фамильярность. Я слышала, что так не принято делать. «Почему,— думала я про себя,— эта женщина так бесцеремонно держит себя со мной, хотя считается, что я по положению гораздо выше ее, она должна смотреть на меня как на приятельницу ее хозяйки. Я уверена, что госпоже де Миран это не понравилось бы».

А после такого размышления мне пришло на ум другое — я заметила, что ливрея на кучере иная, чем у слуг моей матушки, и тотчас мне вспомнилось вчерашнее странное посещение, которым меня почтила родственница госпожи де Миран: все эти обстоятельства немного встревожили меня.

— Откуда взялся этот кучер? — спросила я.— Я никогда не видела его у вашей госпожи, мадемуазель.

— Да это и не ее кучер,— ответила мне горничная,— дама, приехавшая навестить госпожу де Миран, любезно ей предоставила своего кучера, чтобы он отвез меня в монастырь.

Тем временем мы ехали и ехали. Я все не видела знакомой улицы, где жили госпожа де Миран, а также и Дютур.

Вспомните, что я хорошо знала дорогу от бельевой лавки до моего монастыря, ведь этим путем я отправилась в монастырь со своими пожитками, наняв для них носильщика, но теперь я не видела ни одной из тех улиц, которые пересекала тогда.

Беспокойство мое усилилось, даже сердце у меня забилось. Однако ж я и виду не показывала, тем более что обвиняла себя в смешном недоверии.

— Скоро мы приедем? — спросила я у своей спутницы.— Какой дорогой везет нас кучер?

— Самой короткой. Мы сейчас доедем,— ответила она.

Я озиралась, всматривалась, но напрасно — знакомой улицы, где жили Дютур и матушка, все не было. И вдруг, к ужасу моему, карета въехала в широкие ворота какого-то монастыря.

— Ах, боже мой! — воскликнула я.— Куда вы меня везете? Госпожа де Миран вовсе не здесь живет! Вы, как видно, обманываете меня.

И тотчас же я услышала, как захлопнулись ворота и карета остановилась посреди двора.

Моя провожатая не промолвила ни слова; я вся похолодела и уже не сомневалась, что меня заманили в ловушку.

— Негодная! — сказала я этой женщине.— Где я? Что вы задумали?

— Не поднимайте шуму,— ответила она.— Ничего страшного не случилось. Как видите, я привезла вас в хорошее место. Кстати сказать, мадемуазель Марианна, вы здесь очутились по распоряжению высоких властей; вас могли бы взять более скандальным способом, но сочли уместным действовать мягче; меня нарочно послали, чтобы вас обмануть, что я и сделала.

Пока она говорила это, отворилась калитка во внутренней монастырской ограде, и появились две-три монахини, которые с приветливой улыбкой ждали, чтобы я вылезла из кареты и вошла в монастырь.

— Пожалуйте, прелестное дитя, пожалуйте! — восклицали они.— Не тревожьтесь, вам не будет плохо у нас.

Сестра привратница подошла к карете, где я сидела, понурив голову и проливая потоки слез.

— Ну что ж, мадемуазель, выходите, пожалуйста,— сказала привратница, подавая мне руку.— Помогите ей,— добавила она, обращаясь к женщине, которая привезла меня. И я наконец сошла с подножки еле живая.

Пришлось почти нести меня на руках; бледная, ошеломленная, совсем без сил, я была передана монахиням, а те в свою очередь принесли меня в довольно хорошо обставленную комнату и усадили в кресло, стоявшее у стола.

Я сидела молча, вся в слезах и слабость моя граничила с обморочным состоянием. Глаза мои сомкнулись, монахини заволновались, умоляли меня не падать духом, я им отвечала только рыданиями и вздохами.

Наконец я подняла голову и бросила на них испуганный взгляд. Тогда одна из монахинь взяла меня за руку и, ласково сжимая ее, сказала: