Конрад звал Маркуса, потому что хотел, чтобы тот распорядился насчет закуски. Король не переставал удивляться, как Виллем и другие рыцари в состоянии продолжать сражаться, не делая перерывов, даже чтобы облегчиться.

— Помнишь времена, Маркус, когда и мы с тобой могли так же? — протянул он ностальгически, словно говоря о давным-давно канувших в прошлое годах. На самом деле с тех пор прошло всего несколько лет. — Только посмотри, Виллем и Одо все еще дерутся. Лучше бы объявили ничью и перешли к следующим противникам.

Маркус посмотрел на поле: красно-синий плащ Виллема изодран вдрызг; забрало сломано в нескольких местах; от последнего щита остался обломок, да он им и не пользуется… и все вокруг в восторге. Как этот застенчивый деревенский простофиля всего за несколько недель превратился в героя? И почему он, Маркус, это допустил?

— Сир, я прикажу доставить вам обед из запасов Оршвиллера. Позволено ли мне будет после этого отправиться в замок?

— А разве ты не хочешь досмотреть турнир?

Маркус заколебался — никогда прежде ему не приходилось лгать Конраду.

— Хотел бы, но я уже видел, на что способен Виллем, а мне нужно кое-что сделать по хозяйству.

Еще можно успеть — если сразу после разговора с Конрадом схватить первую попавшуюся бесхозную лошадь.

Конрад пожал плечами.

— Как угодно. В таком случае увидимся вечером. А впрочем, постой, Маркус!

Он подал знак хорошенькой темноволосой женщине: судя по изысканной одежде, она была хоть и не высшего сословия, но пользовалась благосклонностью короля.

— Раз ты все равно во дворец, проводи заодно Сесилию.

Новая задержка! Побег приходилось отложить до тех пор, как он окажется во дворце.

Но и оказавшись наконец во дворце, Маркус не смог скрыться. Не успел он спешиться, как на него обрушились тысячи проблем: казалось, против него плетет заговор какой-то жестокий рок. Брат Павел, на грани бешенства из-за самого факта турнира, разослал по всему городу стражей с целью переловить слуг однополой любви, и Маркус должен был выступать в качестве представителя законной власти во время судебного разбирательства над ними.

Чиновники со всей империи прибыли сюда, движимые единственно лишь желанием посмотреть турнир. Но, естественно, у каждого из них якобы имелись дела к императору. Теперь же они, сполна насладившись зрелищем, вскарабкались по крутому склону в замок и осаждали Маркуса проблемами, с которыми вполне могли справиться сенешали или смотрители тех земель, откуда они явились. К примеру, распорядитель баварских владений Конрада сетовал на слишком обильный урожай и нехватку рук для его уборки, даже при том, что весь день работают и постоянные, и временные жнецы. Остается лишь увеличить продолжительность рабочего дня крепостных, на что он и явился просить разрешения. Управляющий же хозяйственными работами, пользуясь случаем насолить распорядителю, жаждал, чтобы Маркус просмотрел конторские книги за год: тогда он убедится, что крепостные и так перерабатывают и что если увеличить их рабочий день хотя бы на час, то они просто перемрут. «И что тогда прикажете делать с урожаем?» — вопрошал управляющий.

Распорядитель Хагенау явился с докладом об острой нехватке древесины и хотел получить совет, как решить эту проблему.

Главный поставщик королевских конюшен в Саксонии жаловался, что ему неправильно составляют заявку на неделю и что он не в состоянии прислать столько кормов, сколько от него требуют. Он, как и остальные обращающиеся к Маркусу с жалобами или просьбами, пытался облегчить ему процесс принятия решения, застенчиво подсовывая завернутую в носовой платок серебряную марку.

Рассерженный и усталый, Маркус отверг это подношение. В какой-то момент, когда в дверном проеме замаячило новое лицо, он поймал себя на мысли, что мечтает, чтобы это оказался вестник с печальной новостью о судьбе курьера графа Бургундского: мол, беднягу нашли мертвым на дороге. Увы, это оказался всего лишь очередной проситель. Маркусу захотелось закричать, что его кабинет не проходной двор. Он просто не мог припомнить дня, когда к нему являлось бы столько посетителей, и все с проблемами, его, по сути, не касающимися. Солнце, должно быть, уже заходит, мелькнуло у него. С каждой секундой заветный шанс на спасение ускользает. С мучительной нежностью он спрашивал себя: чем сейчас занята Имоджин? И сколько еще дней и часов осталось до того, как ее мир рухнет?

Тем временем Жуглет прямо на поле сражения сочинил полную восхищения, но совершенно правдивую по части упомянутых в ней фактов балладу в честь доблести Виллема. И теперь, аккомпанируя себе на фиделе, распевал ее во весь голос, чтобы всякий, кто не был свидетелем поражения Мишеля из Гарнса, узнал об этом событии из песни. Виллем повел себя настолько необычно, что слух об этом распространился чрезвычайно быстро, и теперь не нашлось бы рыцаря, оруженосца, вельможи, слуги, а также городского или деревенского жителя, не наслышанного о подвигах молодого рыцаря. Виллем, ничего не замечая, все сражался. Несмотря на возраставшую с течением дня усталость и то печальное обстоятельство, что его отряд в целом оказался слабее французского, трофеи рыцаря продолжали пополняться: еще шесть лошадей и четверо пленных рыцарей дожидались в гостинице, пока их выкупят.

Когда последний побежденный им противник — рыцарь из Гента, которого Виллем никогда прежде не видел, — заявил, волнуясь, что почтет за честь стать пленником великого Виллема из Доля, Виллем в конце концов вспомнил о Жуглете. Со смесью благодарности и негодования он осознал, что менестрель, наверное, не меньше его (хоть и по-своему) потрудился ради этой мгновенно вспыхнувшей популярности.

Он тепло поблагодарил рыцаря, хотя месяц назад, вероятно, стал бы твердить, что не заслуживает его уважения. Теперь же принял выказанное поклонение даже не без удовольствия. И это тоже, осознал он, результат влияния Жуглета.