Ничто, казалось, не нарушало обыденной жизни зверей. Походило — нет никого в ущелье. Не могли же архары, теке и барсы не почувствовать притаившихся людей, место их тайного пребывания. Даже ни одна пичуга не вскрикнула тревожно ночью. А ведь в сторожкую тишину вслушивались по пять пар очень внимательных, привычных ушей патрульных, жителей гор. Каждый из них был хорошим охотником и следопытом, знатоком повадок зверей и птиц. Но ничто ни днем, ни по ночам не нарушало от века заведенного порядка.

— Нет никого в ущелье! — в один голос твердили патрульные. — Нет никого! Или шайтан, дух какой-то, а не человек ухитряется там скрываться...

— Там Дердеш-мерген, — говорил я им. — Великий охотник!

— Охотник — это охотник, — отвечали мне. — Даже знай он язык зверей и птиц, они все равно учуют человека. Мы уже различаем морду каждого козерога, и они, наверное, узнают нас. Только ни в одном месте ущелья они не выказывают ни тревоги, ни осторожности. Нет там мергена, будь он самым великим охотником.

Тем временем деятельность банд, укрывшихся за границей, усилилась. Что ни день басмачи наскакивали на аилы. Жгли семена хлопка, подготовленные для посева, расправлялись с советскими работниками, коммунистами и комсомольцами. В селах создавались отряды самообороны.

Я в то время работал начальником райотдела милиции, но в райотделе я только зарплату получал, а все время находился в летучем отряде по отражению нападений банд басмачей. В отряде пять или шесть комсомольцев насчитывалось, остальные старики — кому за пятьдесят, кому больше.

Это я тогда смотрел на пожилых людей, как на стариков. Теперь, когда самому под семьдесят, я стариком себя не считаю. Когда надо бывает, я и сейчас сажусь в седло и еду в горы, где ничего, почитай, не изменилось — те же тропы, те же ущелья, даже камни со своих мест не сдвинулись, и я легко нахожу дорогу, провожу людей. Видя неизменность гор, забываю о годах. Только глядя на бурлящие речки да ручьи, русла которых подались кое-где от прежних берегов, чувствуешь время. Тогда понимаешь, сколько лет прошло.

Странные, очень странные минуты переживаешь тогда...

Веришь и не веришь в то, что было я было так давно. А вернешься в город, словно перескакиваешь в будущее, о котором мечтал я и те, кто погиб, и смотришь на прекрасное настоящее и своими и их глазами, точно живешь и за них...

Да... — протянул Абдылда Исабаевич, глядя за окно карими, совсем не стариковскими, очень ясными глазами. В ярком, еще предвечернем небе плыл крохотный издали скоростной лайнер, мигая бортовыми огнями.

— Не проходило дня, чтоб мой отряд не участвовал в стычках с басмачами. А если не случалось такое, бойцы беспокоились. Как это мы не у дел? Или собаки-басмачи задумали какую-либо коварную хитрость, собирают силы, или устали от нас бегать, за границу ушли? Только опасения оказывались напрасными, и уже поутру мы снова мчались в какое-либо село вышибать басмачей, запасаться трофейным оружием для отрядов самообороны.

Да и сами мы не могли похвастаться вооружением. Во всем отряде только я имел «маузер № 3», а у остальных трехлинейки да по шестьдесят патронов на брата, через одного — по гранате-«бутылке» с тонким чехлом. И хорошо, если третья из них разрывалась... Больше на испуг брали. У каждого же басмача по такому маузеру, как у меня: это кроме винтовки, по двести патронов у каждого головореза, гранаты, английские «лимонки» с резным чугунным корпусом, каждая разрывалась. Только вооруженными до зубов осмеливались басмачи нападать на аилы, жечь, грабить и убивать.

Однажды отправились мы в Булалыкский сельсовет, что в двадцати километрах от Гульчи находится. Приехали. Собрал я в сельсовете ячейку. Председателя сельсовета, парторга, комсомольского вожака; создать надо, говорю им, легкий кавалерийский отряд, чтоб и самим жителям аила от басмачей отбиваться.

Записалось двадцать пять человек — немало.

— Дело сделано, — говорит председатель сельсовета, — обедать пошли.

А мне не до еды. Разобраться надо, что за люди попали в отряд. Остался я, документы изучаю — кто есть кто? Сижу один. Уж смеркаться стало. Вдруг стук в окошко.

— Заходи! — кричу.

Вскоре дверь приоткрылась, в кабинет несмело вошел парень. Красивый такой, стройный, а лицо у него то покраснеет от волнения, то побледнеет.

— Я в отряд хочу...

Взглянул я на парня повнимательнее — здоровый малый, смелый, видно, глаза блестят, такой не побоится пули, первый в схватку ринется. Только почему же нет его среди названных мне людей? Забыли про него? Не похоже. Но со всеми я уже повидался.

— Как зовут тебя?

— Джумалиев Абдулла...