Анмай утешал себя ненавистью — она оказалась теплой и грела его в этом ледяном подземелье. Вот только тот, второй Анмай, мечтающий любой ценой выжить, никуда не исчез. Появились еще и другие — уверяющие, что все это только снится ему, занятые какими-то странными, отвлеченными мечтами. Вэру словно парил в пустоте, глядя внутрь себя — он казался себе необозримой равниной, уходящей в бесконечность, пугающей и незнакомой.

Он не мог считать времени, но его прошло немало, прежде, чем дверь открылась и камеру вновь залил яркий, режущий глаза свет. Он не видел вошедших, но когда ему приказали встать, понял, что явилась вчерашняя компания. Приказ повторился, затем охранники решили поднять его с помощью пинков. Анмай попытался схватить одного из солдат, зная, что не разожмет рук, пока не переломает твари все кости… но тут же задохнулся от меткого удара в поддых. Теперь он не мог даже орать от боли.

Его били аккуратно, с толком, чтобы не искалечить, только туда, где кости близко к коже — по локтям, голеням, в крестец… От боли тоже перехватывало дух и Анмай лишь чудом смог отдышаться. Он вновь попробовал сопротивляться, но чей-то тяжелый башмак пнул его между бедер. Пока Анмай корчился, захлебываясь желчью, хлынувшей из пустого желудка, его вновь перевернули на спину, растянув между стен. Но это был спасительный удар — он вышвырнул того, второго Вэру куда-то в темноту и остался лишь один, который орал и рвался, как бешеный, даже зная, что это совершенно напрасно.

Лишь ощутив, как по содранной ремнями коже течет кровь, Анмай замер — он не хотел делать за этих тварей их работу. Но тут же его вновь охватил безумный страх, отозвавшийся во всем теле крупной дрожью — если весь этот кошмар начнется сначала, он не выдержит…

Его заставили закрыть глаза, смазали веки какой-то ледяной дрянью и наложили вогнутые электроды, прижав их резиновым жгутом. Затем под ногти больших пальцев рук загнали острые стальные пластинки, соединенные с проводами, и голова файа словно взорвалась — такая дикая ослепительная боль пронзила ее. Через миг Анмай совершенно обезумел от этой выжигающей глаза, непереносимой, чудовищной боли. Он бился, утопая в раздирающем мозг белом пламени, бешено рвался, тщетно стараясь освободиться, не сознавая, что лишь выгибается в судорогах, насколько позволяют ремни, задыхаясь от непрерывного крика.

Самым страшным оказалось даже не то, что он сходил с ума от боли — он никак не мог потерять сознание от боли, которую нельзя терпеть. Его тело, переконструированное Файау для повышения устойчивости, предало его, вынуждая переносить всю боль, которую ему причиняли.

Через минуту его рассудок дотла выгорел бы под напором нестерпимой боли и света, но, пока ему задавали вопросы, он успел отдышаться, осознать себя — а потом агония боли повторилась… потом еще раз… еще… и еще…

Хуже всего оказались именно эти паузы между ударами — ожидание боли было ужасней любой муки. Анмай осознал, что превращается в обезумевшее, вопящее от ужаса животное, готовое выполнять любые приказы… и что-то в нем нашло способ ускользнуть от этого разрушающего страдания. Он перестал сопротивляться, стараясь еще более усилить эти убийственные удары… и вновь провалился в черную бездну, недоступную даже для боли.

Очнувшись, он едва не задохнулся от ужаса — даже его забытие стало одним бесконечным, чудовищным кошмаром. Наконец он осознал, что лежит в той же камере, с той же цепью на шее, но руки и ноги у него оказались свободны. Впрочем, теперь это уже мало что значило — задев изувеченным пальцем о стену, Анмай вскрикнул. Все части его тела, к которым приложились палачи, дико болели, голова по-прежнему кружилась, очень хотелось пить, но он нигде не нашел ни пищи, ни воды. На содранной ремнями коже запеклась кровь, глаза тоже болели нестерпимо — впрочем, Анмай удивлялся, как они вообще не лопнули от той адской боли. Страх душил его — еще одной пытки он не вынесет, а жажда жизни вдруг вспыхнула в нем с неистовой силой. Что угодно, только бы жить! Пускай ему придется делать все, что потребуют от него эти мерзкие твари… все, что угодно, лишь бы сохранить жизнь… и хотя бы ничтожную крупицу души…

В себя его привели неожиданно резкие содрогания пола — содрогания, сопровождавшиеся низким гулом. Анмай не понимал, что это, пока после особенно сильного удара ему на голову не посыпался песок. Бомбы. Это место бомбили — не больше минуты, быть может, но основа его страха — одиночество — разбилась вдребезги. Если даже над тюрьмой его врагов разгружаются чьи-то бомбовозы, их дела не особенно хороши. Его, правда, тоже — Анмай не сомневался, что при малейших признаках поражения эти твари убьют всех пленников.

В это мгновение вновь пронзительно заскрежетала дверь.

Анмай оцепенел от дикого ужаса. Он знал, что теряет последний шанс спасти себя, попросив о пощаде, но, словно в кошмарном сне, не мог ни двинуться, ни открыть рта. Внезапно он понял, что охранники вошли в камеру одни, без палачей. Один из них направил на него автомат, второй открыл замок и снял цепь, но файа уже не пытался напасть на них.

Едва солдаты ударами и бранью вновь попытались поднять его, он начал корчиться на полу, изображая крайнюю слабость. После таких пыток любой, не прошедший биохимической реконструкции Файау, должен был обессилеть — а чем слабее он будет выглядеть, тем хуже его будут стеречь. Конечно, он мог вырвать автомат у одного из солдат и, уложив остальных, выскочить в коридор. А что потом?

Анмай решил подождать лучшего случая… и горько пожалел об этом, когда его руки грубо вывернули за спину и связали. Затем в камеру втолкнули двух других узников. Они вытащили файа в мрачный сводчатый коридор, оказавшийся на удивление длинным. В каменных стенах чернело множество железных дверей. Почти все они были открыты, ару выгоняли из них пленников — похоже, после бомбежки они сочли это место ненадежным и решили перевезти их куда-то еще. Вэру очень хотелось разглядеть их поближе, но он тут же спохватился и, откинув голову, закатил глаза, словно потеряв сознание.