А что же в самом руководстве? Практически оно сохранилось в том составе, в котором было сформировано в 1969 году на волне подавления реформаторского движения, которое тогда оценивалось как контрреволюционное и антисоциалистическое. В руководстве преобладали догматические консервативные силы, олицетворением которых был «сильный человек» – всемогущий Васил Биляк – «Василий Михайлович», как его звали в Советском Союзе. По сути дела, он держал партию в руках, опираясь внутри страны на традиционалистские силы и открыто используя в этих же целях свою близость к брежневскому руководству. К нему примыкали Алоиз Индра, Карел Гофман, Йозеф Кемпный, а также Милош Якеш, Йозеф Ленарт, хотя двое последних отличались большей самостоятельностью и реализмом. Под влиянием Биляка находился и секретарь ЦК по идеологии Ян Фойтик, в свое время склонный к прогрессивным взглядам, но, по-видимому, вынужденный подстроиться под господствующий стиль.

Противостоял этой группе в Президиуме ЦК КПЧ практически один Любомир Штроугал, председатель федерального правительства. Следует вспомнить, что в политической борьбе 1968 года он стоял несколько особняком, занимая критическую позицию по отношению к идеологам «пражской весны», он не был причастен к вводу войск в Чехословакию. И как нынешний глава правительства проявлял более реалистическое отношение к проблемам страны, выступал за проведение серьезных экономических и государственных реформ в направлении демократизации.

Штроугал был объектом постоянных нападок со стороны правых. Они только и ждали момента, чтобы его «съесть». Нашептывали о нем советским товарищам, пытаясь восстановить их против Штроугала, и, должен сказать, небезуспешно. Но Гусак не давал Штроугала на съедение, понимая, что он необходим для равновесия в руководстве. Такая позиция ограничивала аппетиты консерваторов. Гусак стремился подтянуть к руководству и более молодых и современных людей, а старая гвардия упорно не давала им ходу.

Особенно, конечно, следует сказать о Густаве Гусаке. Это опытный политик, прошедший суровую школу политической борьбы, серьезный мыслитель и аналитик. Перед его глазами и с его прямым участием протекали вся история послевоенной Чехословакии, все перипетии сложнейшей политической борьбы. Дважды сидел в тюрьме – при словацком буржуазном режиме и в социалистической Чехословакии.

Гусак был активным участником реформаторского процесса 1968 года. Вихрь событий вновь вынес его в самый верхний эшелон политических деятелей страны. Его выступления того времени отличались смелостью, оригинальностью оценок и суждений, но, конечно же, не были свободны от эмоций, вызванных возвращением в бурную политическую жизнь.

Недостаточно объективная, а порой и тенденциозная информация создавала о нем тогда в Советском Союзе противоречивые представления. Я помню, как в 1968 году в разгар политической борьбы в Чехословакии меня как секретаря Ленинградского горкома партии на одном из выступлений в большой аудитории спросили: «А что за птица Гусак?» Не скрою, что испытывал некоторое затруднение, отвечая на этот вопрос. Но и тогда уже было ясно, что это крупная фигура, выступавшая за перемены в стране и в то же время за сохранение социалистического курса и тесного сотрудничества с Советским Союзом.

Согласие Гусака в апреле 1969 года взять на себя руководство партией и страной, по моему мнению, было в высшей степени мужественным и ответственным шагом. Он взвалил на свои плечи тяжелейшую ношу и, надо сказать, оказался на высоте положения, сумев в жестких рамках реальных условий того времени направить развитие страны по пути политической стабилизации. Если бы Гусак вступил в открытую конфронтацию с консервативными силами и их лидерами, ему бы не удалось сделать этого, он не удержался бы у власти и месяца. Но вместе с тем он видел их ограниченность, необходимость привлечения к руководству новых людей, хотя здесь сталкивался с немалыми трудностями.

Советская перестройка поставила перед руководством КПЧ острейший вопрос: как к ней отнестись? Полная лояльность, послушность КПЧ по отношению к КПСС исключала возможность какого-либо открытого несогласия с новой линией советского руководства. И в официальных документах ЦК КПЧ, и в выступлениях всех ее деятелей можно было слышать только согласие с советской перестройкой, ее одобрение. Одно время между чехословацкими лидерами возникло даже нечто вроде соревнования за степень признания советской перестройки. Стороны обвиняли друг друга в ее недостаточной поддержке.

Но это признание включало широкий спектр позиций – от сочувственного отношения к ней со стороны Гусака и понимания необходимости у Штроугала до чисто декларативного признания, но отвержения по существу у Биляка и Фойтика.

Промежуточную позицию занимал Якеш, который чувствовал необходимость экономических реформ и каких-то подвижек в общественных структурах, но в то же время считал неприемлемым для Чехословакии советский опыт развития гласности и идеологического плюрализма. Иными словами, он был за перестройку, но без демократизации и гласности. Постепенно этот спектр мнений стал проявляться все яснее.

Из общения с чехословацкими друзьями я вынес твердое мнение, что позиция полного или частичного неприятия перестройки была всецело продиктована синдромом 1968 года, который довлел над руководством страны и определял логику его поведения. И дело тут не только в том, что кто-то держался за кресло, а в том, что за два десятилетия после «пражской весны» руководящая элита, партийный и государственный актив впитали в кровь и в плоть идеологию отторжения любой иной модели общества, кроме той, которая вновь была насильственно восстановлена в этой стране после 1968 года.