Стихотворения
вернуться

Блейк Уильям
Шрифт:

The Land of Dreams

The Land of Dreams

Awake, awake, my little boy! Thou wast thy mother's only joy; Why dost thou weep in thy gentle sleep? Awake! thy father does thee keep. 'O, what land is the Land of Dreams? What are its mountains, and what are its streams? 0 father! I saw my mother there, Among the lilies by waters fair. 'Among the lambs, clothed in white, She walk'd with her Thomas in sweet delight. 1 wept for joy, like a dove I mourn; O! when shall I again return?' Dear child, I also by pleasant streams Have wander'd all night in the Land of Dreams; But tho' calm and warm the waters wide, I could not get to the other side. 'Father, О father! what do we here In this land of unbelief and fear? The Land of Dreams is better far, Above the light of the morning star.'

Юдоль Грез.

Перевод В. Топорова

— Проснись, мой мальчик, мой малыш! Зачем ты плачешь и кричишь? Не бойся, милый! Погоди — Отец прижмет тебя к груди. — Ах! я блуждал в Юдоли Грез. Я видел реку и утес. И мать — всю в лилиях — живой Я там увидел над водой. Среди ягнят, белым-бела, Она со мной по травам шла. От счастья плакал я тогда. Но как вернуться мне туда? — Сынок, я был в Юдоли Грез, Я видел реку и утес, Но так безбрежен был поток, Что переплыть его не мог. — Отец, отец! чего ж мы ждем! Юдоль Отчаянья кругом! В Юдоли Грез, блаженных Грез, Мы позабудем горечь слез!

Mary

Mary

Sweet Mary, the first time she ever was there, Came into the ball-room among the fair; The young men and maidens around her throng, And these are the words upon every tongue: 'An Angel is here from the heavenly climes, Or again does return the golden times; Her eyes outshine every brilliant ray, She opens her lips—'tis the Month of May.' Mary moves in soft beauty and conscious delight, To augment with sweet smiles all the joys of the night, Nor once blushes to own to the rest of the fair That sweet Love and Beauty are worthy our care. In the morning the villagers rose with delight, And repeated with pleasure the joys of the night, And Mary arose among friends to be free, But no friend from henceforward thou, Mary, shalt see. Some said she was proud, some call'd her a whore, And some, when she passed by, shut to the door; A damp cold came o'er her, her blushes all fled; Her lilies and roses are blighted and shed. 'O, why was I born with a different face? Why was I not born like this envious race? Why did Heaven adorn me with bountiful hand, And then set me down in an envious land? 'To be weak as a lamb and smooth as a dove, And not to raise envy, is call'd Christian love; But if you raise envy your merit's to blame For planting such spite in the weak and the tame. 'I will humble my beauty, I will not dress fine, I will keep from the ball, and my eyes shall not shine; And if any girl's lover forsakes her for me I'll refuse him my hand, and from envy be free.' She went out in morning attir'd plain and neat; 'Proud Mary's gone mad,' said the child in the street; She went out in morning in plain neat attire, And came home in evening bespatter'd with mire. She trembled and wept, sitting on the bedside, She forgot it was night, and she trembled and cried; She forgot it was night, she forgot it was morn, Her soft memory imprinted with faces of scorn; With faces of scorn and with eyes of disdain, Like foul fiends inhabiting Mary's mild brain; She remembers no face like the Human Divine; All faces have envy, sweet Mary, but thine; And thine is a face of sweet love in despair, And thine is a face of mild sorrow and care, And thine is a face of wild terror and fear That shall never be quiet till laid on its bier.

Мэри.

Перевод С. Маршака

Прекрасная Мэри впервые пришла На праздник меж первых красавиц села. Нашла она много друзей и подруг, И вот что о ней говорили вокруг: «Неужели к нам ангел спустился с небес Или век золотой в наше время воскрес? Свет небесных лучей затмевает она. Приоткроет уста — наступает весна». Мэри движется тихо в сиянье своей Красоты, от которой и всем веселей. И, стыдливо краснея, сама сознает, Что прекрасное стоит любви и забот. Утром люди проснулись и вспомнили ночь, И веселье продлить они были не прочь. Мэри так же беспечно на праздник пришла, Но друзей она больше в толпе не нашла. Кто сказал, что прекрасная Мэри горда, Кто добавил, что Мэри не знает стыда. Будто ветер сырой налетел и унес Лепестки распустившихся лилий и роз. «О, зачем я красивой на свет рождена? Почему не похожа на всех я одна? Почему, одарив мейя щедрой рукой, Небеса меня предали злобе людской? — Будь смиренна, как агнец, как голубь, чиста, — Таково, мне твердили, ученье Христа. Если ж зависть рождаешь ты в душах у всех Красотою своей — на тебе этот грех! Я не буду красивой, сменю свой наряд, Мой румянец поблекнет, померкнет мой взгляд. Если ж кто предпочтет меня милой своей, Я отвергну любовь и пошлю его к ней». Мэри скромно оделась и вышла чуть свет. «Сумасшедшая!» — крикнул мальчишка вослед. Мэри скромный, но чистый надела наряд, А вернулась забрызгана грязью до пят. Вся дрожа, опустилась она на кровать, И всю ночь не могла она слезы унять, Позабыла про ночь, не заметила дня, В чуткой памяти злобные взгляды храня. Лица, полные ярости, злобы слепой, Перед ней проносились, как дьяволов рой. Ты не видела, Мэри, луча доброты. Темной злобы не знала одна только ты. Ты же — образ любви, изнемогшей в слезах, Нежный образ ребенка, узнавшего страх, Образ тихой печали, тоски роковой, Что проводят тебя до доски гробовой.

The Crystal Cabinet

The Crystal Cabinet

The Maiden caught me in the wild, Where I was dancing merrily; She put me into her Cabinet, And lock'd me up with a golden key, This Cabinet is form'd of gold And pearl and crystal shining bright, And within it opens into a world And a little lovely moony night. Another England there I saw, Another London with its Tower, Another Thames and other hills, And another pleasant Surrey bower. Another Maiden like herself, Translucent, lovely, shining clear, Threefold each in the other clos'd— O, what a pleasant trembling fear! O, what a smile! a threefold smile Fill'd me, that like a flame I burn'd; I bent to kiss the lovely Maid, And found a threefold kiss return'd. I strove to seize the inmost form With ardour fierce and hands of flame, But burst the Crystal Cabinet, And like a weeping Babe became— A weeping Babe upon the wild, And weeping Woman pale reclin'd, And in the outward air again I fill'd with woes the passing wind.

Хрустальная шкатулка.

Перевод В. Топорова

Плясал я на пустом просторе, Казалось, пляска весела; Но Дева Юная поймала — В свою шкатулку заперла. Была хрустальною шкатулка, Была жемчужной, золотой; Нездешний мир в ней открывался С нездешней Ночью и Луной. Нездешней Англия предстала: Нездешней Темзы берега, Нездешний Тауэр и Лондон, Нездешни милые луга. И Дева деялась нездешней, Сквозя сквозь самое себя. Я видел: в ней была другая! В той — третья, видел я, любя! Я трепетал... О, Три Улыбки! Пламеньев пылких три волны! Я целовал их, и лобзанья Трикраты мне возвращены! Я к третьей, к тайной, к сокровенной Длань пламесущую простер — И сжег хрустальную шкатулку, Младенцем пал в пустой простор. И Женщина заголосила, И я, Младенец, голосил, И ветер пролетал по свету, И ветер крики разносил.

The Grey Monk

The Grey Monk

'I die, I die!' the Mother said, 'My children die for lack of bread. What more has the merciless tyrant said?' The Monk sat down on the stony bed. The blood red ran from the Grey Monk's side His hands and feet were wounded wide, His body bent, his arms and knees Like to the roots of ancient trees. His eye was dry; no tear could flow: A hollow groan first spoke his woe. He trembled and shudder'd upon the bed; At length with a feeble cry he said: 'When God commanded this hand to write In the studious hours of deep midnight, He told me the writing I wrote should prove The bane of all that on Earth I love. 'My brother starv'd between two walls, His children's cry my soul appalls; I mock'd at the wrack and griding chain, My bent body mocks their torturing pain. 'Thy father drew his sword in the North, With his thousands strong he marched forth; Thy brother has arm'd himself in steel, To avenge the wrongs thy children feel. 'But vain the sword and vain the bow, They never can War's overthrow. The hermit's prayer and the widow's tear Alone can free the world from fear. 'For a tear is an intellectual thing, And a sigh is the sword of an Angel King, And the bitter groan of the martyr's woe Is an arrow from the Almighty's bow. 'The hand of Vengeance found the bed To which the purple tyrant fled; The iron hand crush'd the tyrant's head, And became a tyrant in his stead.'

Серый монах.

Перевод В. Топорова

Мать причитает: — Нам конец! Замучен в крепости отец. Ни крошки в доме... Дети, спать! — Монах садится на кровать. На лбу его кровавый шрам. Кровь лужей натекла к ногам. Как молнией спаленный дуб, Он полужив и полутруп. Но ни слезы в его очах... Вздохнувши горестно, монах Собрался из последних сил И с жалким криком возгласил: — Когда Господь моей руке Велел писать о злой тоске, Он рек: быть этому письму Проклятьем роду твоему. Был брат мой в крепость заточен. Несчастных сирот слыша стон, Я — сам истерзан и в цепях,— Смеясь, превозмогал свой страх. Отец твой рать свою созвал, Ей путь на Север указал; Твой брат с дружиною своей Отмстил *за плач твоих детей. Но тщетна хитрость, хрупок меч, Бойцов отважных губит сечь, А торжествует только тот, Кто молится и слезы льет. Пусть вдов и мучеников плач С издевкой слушает палач, Но воинство невинных слез Ведет в сражение Христос! Рука Возмездия найдет Того, кто в Пурпуре цветет, Но мститель, пусть он справедлив, Убийцей станет, отомстив.