„И этот про законы…“ – Ламберт не стал дожидаться, когда ниобианин замолчит сам, просто ударил пленного по лицу, а потом швырнул на лавку у стены. Парень затих, замолчал сразу, только дышал часто, со всхлипыванием втягивая воздух сквозь стиснутые зубы.

– Верните его, капитан… – попросил вдруг, чуть ли не с мольбой глянув на Ламберта. И это поразило капитана не меньше, чем ярость пленного ниобианина, которого он отправил с приказом.

– Здесь я отдаю приказы! – ответил Ламберт, закуривая, и пленный на это ни слова не добавил, только Ли зашевелился как-то обеспокоенно.

– Это подло! Подло, капитан! – воскликнул вдруг Янис, резко вскидывая голову, заговорил с новой силой: – Что вы ему пообещали? Свободу? Жизнь? Что?! Нет же!.. Вы приказали расстрелять его! Расстрелять! Вот она, ваша плата за предательство!.. Подло, капитан… Вы давали ему слово, наверняка пообещали что-то, иначе бы он не заговорил, не повёлся бы просто на обещание, на испуг… Слово дали… Сволочи вы все… Все вы…

Он не договорил, его оборвал резкий злой смех. Смеялся Ламберт, держа сигарету у самых губ.

– Зачем я вам теперь нужен? Зачем? – Янис глядел на него исподлобья, но был на удивление спокоен, словно перегорел уже, излил всю свою ярость и ненависть в первые минуты, а сейчас со стороны их разговор напоминал обычную беседу. – Вы от меня ничего нового не узнаете. Да и не скажу я ничего… Ничего и никогда… – продолжал Янис глухим голосом; он сидел, чуть подавшись вперёд, выставив сломанную ногу. Эта поза, эта вскинутая голова, эти пылающие мрачной злостью глаза – весь он бросал вызов, это был протест против предстоящего допроса, это было ожидание ещё одного такого же короткого приказа: „Расстрелять!“

Но капитан как назло не торопился, был спокоен и не скрывал усталости, А Ли нервничал, нетерпеливо барабанил пальцами по столу, и всё порывался что-то сказать, но не решался, и выжидал.

– Я не предатель, капитан!

– Твой дружок тоже никогда им не был! – Ламберт круто развернулся на месте, впился в лицо пленного ниобианина глазами и, видя, как тот медленно начинает доходить до сути сказанных слов, добавил: – Он много чего наговорил нам, много чего… Например, то, что вы дезертиры, что вы сбежали из своей части, заблудились, прибились к гриффитам… Впрочем, не такая уж и сложная история, но ты-то о ней не знал ничего, правда?

Ниобианин отшатнулся, так резко прянул назад, что голова его ударилась о бревенчатую стену дома; прошептал что-то одними губами себе под нос, очень тихо (Ламберт смог разобрать всего несколько слов, да и то все они были ругательствами, страшными, уличными). И глаза пленного вспыхнули с новой силой, и лицо побелело смертельно, только на скулах высветился нездоровый, нервный румянец. А потом он закричал, закричал так, как ещё не кричал никогда:

– Ах вы, ублюдки! Твари проклятые!.. Да как вы могли, сволочи?! Вы, все!.. Все до единого!.. Все… Все… – Он задыхался, голос его срывался на беззвучный шёпот, но это его не останавливало, он сыпал ругательствами, проклятьями, угрозами, не выбирая выражений, не церемонясь и совершенно не заботясь о себе самом, забыв о собственном положении, о беспомощности – обо всём. – Да вы знаете, кого вы убили?! Хоть можете себе это представить?! Представляете вы себе или нет?! Да ни черта вы не представляете!!! Ведь вы же все дураки! Вы – ничтожные людишки с ничтожной планетёнки!.. Уроды вы все!.. Как же я вас ненавижу! Задавил бы, голыми руками всех задавил!.. Особенно вас, капитан!..

Он даже дёрнулся вперёд, попытался встать, кинуться на Ламберта, но со стоном беспомощности и отчаяния, а не боли, опустился на лавку, поник, продолжая шептать под нос всего лишь одно слово:

– Ненавижу… Ненавижу… ненавижу…

Он видел перед собой окаменевшее, белое, как мел, лицо Тайлера, такое, каким он был при последней встрече. Тайлер уже знал, куда его тащили, знал, что его ждёт, а я был уверен, что это меня, скорее всего, пристрелят… Был уверен, особенно после всех тех допросов, после выпадов капитана, после всех его запугиваний и побоев. Был готов к смерти, знал, что она – единственное, что остаётся, и не был против. Знал, она – единственное, достойное наказание за все ошибки, за всю глупость, неосторожность и беспечность…

Почему же опять крайним оказывается кто-то, а не я?! Почему так происходит? Тогда – капитан поймал мои пули, сейчас – Тайлер… И он оказался не при чём. Он выгораживал нас обоих, плёл какую-то чепуху про дезертирство, и ему бы поверили, наверное, будь он один, он, парень неглупый. Он гвардеец, гвардеец Его Императорского Величества. А я, дурак, и предположить не мог, что Тайлер этот сумеет придумать, как выбраться из этого переплёта. А я на него злился…

Какой же я дурак!.. Какой дурак!..

Он снова и снова вспоминал и переживал день заново: момент пленения, момент побега, снова плен, а потом допросы, допросы, допросы…

Как же он мог, он, никогда и никому не веривший, поверить сионийскому капитану?! Поверить в то, что Тайлер – гвардеец Тайлер – так легко расскажет всё, станет предателем?!

Какой же я после всего этого дурак!!!

Даже обрадовался, когда услышал приказ о расстреле… Сначала обрадовался за себя, думал, всё, отмучился, но чтом значила та радость в сравнении с той, когда узнал, что это благодарность Тайлеру за его предательство. За предательство, которого не было!..