Вынырнул по другую сторону. Сразу перед ним на взгорке взметнулось под самые небеса раскидистое древо. Ветви от старости до земли пригнулись. Шевелит листьями, бормочет что-то сам с собой. Есть о чем вспомнить, есть о чем поразмышлять древнему. Повидал на своем безначальном, нескончаемом веку разного… Теперь бы еще успеть добежать, подняться по взгорку. А там, не откажет в малости. Погоня совсем близко подобралась. Слышит Радко, как близится она. Ломится к нему через орешник.

Скрипнул зубами и мотнул головой, сгоняя подлую немочь. Не от желания жить. В один день опустела, выгорела душа дотла, оставив на ее месте черное пепелище с пылающими углями. До древа не более полусотни шагов. В другое время на одном дыхании взлетел бы на взгорок. Но не сейчас. На ногах путы конские повисли.

Зубы в мелкое крошево крошатся. А ноги не идут.

– Отец мой! К тебе пришел. Укрой в лихой час. – Прошептал он, побелевшими губами. – Последний я. Меня не будет, кто к тебе придет? Кто совета просить будет, кто радостью с тобой делиться будет? Кто гостинца принесет?

Зашевелились узорчатые, резные листья. Зашелестело, словно в гуще листьев мудрые старческие глаза, под порыжевшими густыми бровями. И слышит протяжный, глухой вздох.

И ветви разомкнулсь. Радко шагнул и упал в них. И впал в беспамятство. Не видел он, как опустилась вниз толстая гибкая ветвь, подхватила его, словно чуткими пальцами, и вскинула вверх под раскидистую крону, куда зверю не забраться. И человеку не влезть. Одна лишь рерик - птица залетит. Да и то, если ветви расступятся и зашумят приветственно. 

Очнулся неожиданно. Открыл глаза долго лежал, приходя в себя, мало, что понимая, а еще меньше помня. Косил глазами по сторонам, пока не понял, что лежит в каком-то тесном, но сухом логове на куче сухих листьев. Над головой, руку протяни и дотянешься, узкий, будто в барсучьей норе, лаз. За лазом сквозь густую листву небо звездами светится.

– Ночь - Лениво и равнодушно подумал он.

Сознание возвращалось медленно и неохотно, по мере тог, как к телу возвращалась боль. Хотелось пить. Во рту сухо, будто поганых ягод наелся. К тому же не дозрелых.

Со стоном перевернулся на бок. В глубине его пристанища что-то блеснуло и он попытался перевернуться еще раз. Внутри кусок раскаленного железа. Получилось. В углу, в толстом корневище временем или чьими-то стараниями сделано углубление. А в нем… Наклонился и припал губами к лужице. Жидкость сладковатая и прохладная. Сок. Долго и жадно пил, чувствуя, как кровь древа струится и разбегается по жилам. А по мере того, как его желудок наполнялся соком, боль ослабевала, а скоро и вовсе исчезла. Выпростал из-под ремня подол, слипшейся от крови, рубахи и осторожно коснулся раны рукой.

Рана уже не кровоточила, помогло таки заклинание, хотя и сам не помнил, угадал ли с ним. Края раны припухли. Но ему показалось, что они начали затягиваться. Хотел удивиться, но передумал. И здесь дедково заклинание помогло. На остальное и не взглянул. Не раны, а так себе – порезы. Длинные, на первый и не сведущий взгляд, ужасные, но все-таки порезы. К тому же и у них края побелели и лежали ровнехонько, прижавшись, как влюбленные голубки, один к другому. Промыл из лужицы сначала рану от стрелы, а затем и от мечей. Тело, в тех местах, где они были, обдало холодом. Но боль пропала совсем.

«Нет, - Снова подумал он, - Не волхва ладил из него волхв Вран. – Воя. Чтобы мечом владел. И раны, увечья от меча излечить. А всеми прочими науками только глаза отводил до поры, до времени. Ну, и людям, хоть малая да польза от тех его наук. Жаль, что той поре – времени случиться не довелось. Поторопилась смерть за дедком прибежать.

И снова припал губами к лужице. Удивительно, но сок в лужице не пропадал, сколько бы он не пил. И только поняв, что его желудок больше не примет и капли, откатился в сторону.

«Шагать надо, пока не рассвело». – Мелькнула лени ваяя мысль.

Мелькнула, и растаяла без следа. Исчезла в глубинах его сознания. Веки вдруг отяжелели и глаза закрылись. А сам вновь провалился в глубокий сон.

– Далеко уйдут Пешему не догнать. – Сквозь сон пробормотал он.

Но не было сил расстаться с мягким пахучим ложем. И тело отказывалось подчиняться. Бровью не дернуть. Бревно бревном лежалое. И он смирился, приняв это, как неизбежность.

Первый раз проснулся, когда рассвет забрезжил. В теле ни боли, ни усталости. Зевнул, с хрустом выворачивая челюсти, и, потягиваясь, раскинул руки в стороны. Но руки уперлись в стенки его пристанища, а взгляд наткнулся на лужицу в углублении корневища. И жажда снова дала о себе знать. Перевернулся на живот и окунул лицо в нее. Но жажда пропала после двух – трех глотков. С явной неохотой оторвался от нее. Рука невольно коснулась раны на плече. Но вместо раны под рукой узкий рубец. Затянутый тонкой кожицей. Удивленно поднял брови. Даже у дедки Врана с его заклинаниями и травами так скоро не получалось Задрал рубаху, но и там на месте раны, рубец.

– Спасибо, древо – батюшка!

И пожалел, что не оказалось под рукой и малой баклаги, чтобы запастись чудодейственной влагой.

Листья по ту сторону лаза шумели лениво и добродушно, словно откликаясь на его слова. Вот уж диво! Только от древних стариков, кои от старости, уж и себя не помнили, как звать, доводилось подобное слышать. Но и тогда плохо верилось. Сказкой детской, небылью виделось. А оказалось правдой. Да еще какой!

Выбрался через лаз наружу. А перед глазами поляна малая меж ветвями схоронилась. А ветви каждая дереву вровень. И поляна не для красного словца сказано. А так оно и есть. И травой поросла. Мягкой. Ярко – зеленой.