– А разве сейчас не так же? Или в ваше время люди не убивали друг друга, не резали за углом в разбоях, не замерзали зимой по пьяному делу? Или не обмирают от страха, узнав диагноз от врача?

– У тебя будет еще возможность, воин, самому ответить на этот вопрос. – Властным движением руки богиня прервала его, не дав договорить. – Я как раз проходила мимо, когда заметила, что твоя растерянная душа висит над местом гибели….

– Так уж и растерянная. – Не очень любезно проворчал он, немного растерявшись. – Хотел бы я посмотреть на того, кто чисто филосовски разглядывал бы свое мертвое тело и не удивлялся. А я, между нами девушками говоря, только жить начал. Тридцати еще не стукнуло.

– Вот и я к тому же. Смотрю, стоит. Молодым молодехонек. Душа светлая. В грязи перемазаться не успела. Прошла бы мимо, насмотрелась на таких за свою жизнь, да сестрица моя, Макошь, окликнула. Нитка твоя в ее руках дрогнула, да не оборвалась. А самой ей от веретешка не убежать, от дела не оторваться. Остановится веретено, свету белого не взвидишь.

Марана, говоря это, старела и чернела прямо на глазах. Лицо ссохлось и покрылось густой сетью морщин. Губы выцвели и стянулись в узкую, дряблую щель.

А он, глядя на ее преображение, чувствовал, что медленно и уверенно сходит с ума. Марана… Макошь… Словно в сказку угодил. А поскольку окончательно дохлый, довольно страшненькую.

– Ну, не такой уж дохлый. – Криво, словно преодолевая чье-то сопротивление, усмехнулась Марана. Лицо ее медленно разглаживалось.

– А я слышал, что ты под ее окном стоишь и ждешь, когда из ее руки нитки посыплются. Или уснет. – Решился высказать ей свои сомнения. Спешить не куда. Время есть. Можно и поболтать.

И снова ее лицо, так и не успев разгладиться, почернело.

– Вот же славу себе какую добыла. – Старческим дребезжащим голоском проскрипела она. – Наговорят же такого. А я ни сном, духом. Подбираю то, что сестрица Макошь теряет, и к месту пристраиваю. Сама и пальцем не пошевелю.

Помолчала о чем – то раздумывая и нерешительно спросила.

– Может мне рассерчать?

Тень вокруг плаща богини стала настолько густой, что в ней потерялась и сама Марана.

– Вот уж на кого грешить надо, так это на сестрицу мою Макошь. Сидит, колода, сиднем день-деньской и не пошевелится, чтобы посмотреть, что у нее в печи чугунок с кашей сидит. Спохватится, соскочит, а нитки из рук так и посыплются, так и сыплются. А то к окошку кинется, Велеса своего поджидая. Тут уж не только нитки, веретено укатится, да так, что днем с огнем ищи, не отыщешь. А я ходи и подбирай за ней.

В лицо дохнуло нестерпимым холодом. И он почувствовал, как от лютой стужи, сам холодеет, и не рукой, ни ногой…. Подумал так, и грустно усмехнулся. Где сейчас те руки вместе с теми же ногами.

– Да, не переживай ты так, девушка. Не бери в голову. Красоту растеряешь. – Постарался он по-свойски утешить расстроенную богиню. – Когда прижмет к одному месту, еще не то наговоришь со страха. Помню, лежал в госпитале, когда пулю схлопотал, в башке такое творилось, что ни в сказке сказать, ни пером описать. За окном весна, дамочки в мини-юбках и топиках, а я, как бревно на койке… И жить хочется, аж тошнит.

– Ты думаешь?

В голосе Мараны появилась надежда.

– Зуб даю! – Выпалил он решительно. И для убедительности даже ногтем большого пальца о зуб чиркнул. – Хоть к доктору не ходи. Сама подумай, стоит ли обижаться, когда человек, спроси его, себя не помнит? Смерть и смерть. А некоторые и заметить не успевают. Вот как я, к примеру. «БАХ!», и готово! По дороге размазало.

Мысли бились отстраненно. Хотя, где бы им биться тем мыслям, когда голова уехала отдельно. И суматошно. И все о чем-то ином, о чем прежде и не думал. Но ни как не о том, что должно было бы волновать его в эту минуту аж до крутячих депрессантов включительно. О собственной судьбе. А он стоит и на полном серьезе, как будто так и надо, успокаивает эту, бог весть откуда взявшуюся, богиню.

– И вообще, не грузись ты так, девушка. У нас это дело поставлено на поток. В три смены, и без перекуров на ночь. Замаешься собирать. Сами привыкли определяться с местом прописки. Если только с землей не перемешают. Так, тогда и думать не надо.

Мозги вот-вот окончательно вырубятся, а он несет черт те что, и ни какого волнения.

Богиня молчала, очевидно обдумывая его слова. Лицо мало -по малу снова разгладилось и на губах появилась улыбка.

– Давно меня, воин, ни кто девушкой не называл. Даже забывать начала. А ты напомнил. Говоришь, и суетиться не стоит?

– Даже в голову не бери. – Озабоченно ответил он.
– Лучше подскажи, куда мне теперь. Сам там, а остальное… С пропиской что-то решать надо. Или у вас регистрация?

Понимал, что несет несусветную околесицу и бред собачий, и с будущим было все предельно ясно. Упакуют все лохмотья в гроб, оденут в цинк для красоты и отправят грузом 200 домой, чтобы было старикам над чем поплакать. А он на прописке зациклился.

А, может, и не бред собачий, а самый типичный бред? В смысле, не убили, а ранили основательно? И лежит он сейчас в полном отрубе в кузове ГАЗончика и несет этот отстой, на потеху ребят.