Как и положено главному администратору больницы, у Кадди абсолютно корпоративное отношение ко лжи. Она категорически против того, чтобы работники лгали ей, хотя годы работы с Хаусом и безуспешные попытки его приструнить притупили ее способность возмущаться его выходками, и все, на что она способна, это испытывать легкое раздражение.

Но если нужно отстоять больницу и персонал, она и сама готова солгать. Она заявила миллиардеру Эдварду Воглеру, который попытался взять госпиталь под свой контроль, предложив сто тысяч долларов: «Я защищаю людей, это они капитал нашей больницы» («Законы мафии». 1–15). И хотя Хаус ее раздражает, он — ценное приобретение для госпиталя.

Иногда выступить в защиту Хауса — значит солгать за него. Чаще это означает — солгать ему. Пока было два случая, когда Кадди лгала по-крупному, оба раза Хаусу, ради его блага (так она считает), и оба раза эта ложь имела печальные последствия.

Впервые Кадди сказала неправду, когда Хаус попросил ввести его в состояние комы, чтобы легче перенести боль во время лечения ноги. Кадди знала, что если Хаус будет без сознания, Стэйси даст разрешение на удаление его омертвевшей мышцы. Хаус не соглашался на этот компромисс — компромисс, из которого он вышел хромым, со шрамом и постоянной болью. Конечно, никто не думал, что все так закончится, но так случилось и Кадди ни на минуту об этом не забывает. Она чувствует свою вину: «Потому что я врач. Потому что из-за моей ошибки может умереть человек» («Пилот», 1–1). Может быть, это еще одна причина, по которой Кадди защищает Хауса и мирится с его выкрутасами. Не только потому, что он такой ценный кадр для больницы, а из-за того, что она приложила руку к тому, что он получил увечье и наркотическую зависимость.

Второй раз ложь Кадди в серии «Смысл» (3–1) исходила не от нее. Но именно она ввела кортизол парализованному больному Хауса — а потом, когда тот встал и пошел, как Лазарь, она согласилась на предложение Уилсона скрыть от Хауса этот успех. «Будет полезно, если мы скажет ему «нет», — сказан Уилсон. — То, что он оказался прав, не значит, что он не был не прав». Возможно, Кадди и Уилсон сказали неправду Хаусу из добрых побуждений, чтобы умерить его саморазрушающее поведение, но эта ложь рикошетом ударила по Хаусу и загнала его в такую депрессию, что он оказался в руках полицейского Триггера.

Конечно, самая большая ложь Кадди — заявление под присягой о том, что она подменила анальгетики на плацебо. Пока что ложь Кадди приносила плоды — ей удавалось заставить Хауса пойти на уступки. Но после того как угроза тюремного заключения миновала и Хауса снова начали раздражать ее приказы, не выдаст ли он ее лжесвидетельство?

А пока Кадди-адмнннстратор лжет без зазрения совести, Кадди-женщина переживает из-за чувства вины. Может быть, несмотря на всю свою компетентность и внешнюю напускную уверенность, как многие сильные женщины, она страдает, полагая, что выдает себя не за того, кто она есть на самом деле, страдает от необъяснимого и неизбежного страха, что весь ее успех — ложь. В серии «Шалтай-Болтай» (2–3) она ошибается при лечении больного и в сердцах восклицает: «Я так увлеклась карьерой, у меня уже несколько лет не было медицинской практики». (Напомните, пожалуйста, Кадди, что Хаус каждый раз ставит полдюжины неверных диагнозов, и это ни разу не заставило его усомниться в себе.)

Так о чем же говорит нам ложь Кадди? О том, что она — женщина, которая разрывается между тем, чего требует от нее работа, и тем, чего требует от нее дружба и верность; между необходимостью держать Хауса в узде и в то же время дать ему слабинку, поскольку она чувствует свою вину перед ним, хотя прекрасно понимает: дай ему волю, он всю больницу приберет к рукам.

Ложь Уилсона распадается на две категории. Он лжет женам — это мы можем только предполагать, потому что все остается за кадром, ведь шоу называется «Доктор Хаус» а не «Доктор Уилсон». И что из того, что в серии «Прощение» (2–6) он заявляет, будто всегда «признавался им» в неверности? Сама измена — это форма лжи.

Кроме того, Уилсон лжет Хаусу, сочиняет байки о Хаусе, и эта его ложь предназначена для того, чтобы так или иначе помочь Хаусу. Начиналось его вранье вполне безобидно, как, например, в одной из пилотных серий, когда он выдал больную за свою двоюродную сестру, — в расчете на то, что Хаус согласится вести ее дело. Или когда в серии «Интоксикация» (1–11) он не сознался в том, что не Кадди, а он предложил отстранить Хауса на месяц от работы в больнице в надежде, что этим удастся хотя бы на неделю удержат!) его от приема наркотиков. Но постепенно его ложь принимает более серьезные размеры. В серии «Каин и Авель»/«Мощь и немощь» (3–2) он предложил скрыть, что больной поправился благодаря Хаусу, который порекомендовал ввести больному кортизол: «Тем, что мы признаем его правоту, мы подпитываем его зависимость от наркотиков».

Неубедительная причина, чтобы лгать другу. Возможно, Уилсон это осознал, когда Хаус забросил физиотерапию и начал снова принимать викодин. А может быть, его крепкая дружба подтолкнула его солгать Триттеру, заявив, что на рецепте стоит его подпись, а не подпись, подделанная Хаусом. Оценит ли Хаус первую ложь во имя добра или будет считать Уилсона предателем и виновником всех бед, которые на него навалились впоследствии?

Понятно, что когда Уилсон лжет Хаусу и по поводу Хауса, эта ложь оказывает на его жизнь большее влияние, чем его ложь всем своим женам. Жены приходят и уходят, а карьера Уилсона и его дружба с Хаусом, хочет он этого или нет, остаются теми двумя столпами, на которых держится его жизнь. А выдержит ли дружба, если его карьера окажется под угрозой из-за неправды, которую ему приходится говорить, защищая Хауса? Время покажет. Ведь пока я пишу эти строки, эта линия в сериале еще продолжается, а последствия лжи Уилсона еще не проявились. Пока что куда бы ни завела Уилсона его ложь, он остается в сериале лгуном-альтруистом.