Следующая встреча – с нашим приятелем шейхом. Он еще больше стал походить на Генриха Восьмого, со своей бородищей, выкрашенной хной. На нем все те же белые одежды и изумрудный тюрбан. Он в крайне веселом расположении духа, поскольку собирается вскоре посетить Багдад, правда, пройдет несколько недель, пока ему оформят паспорт.

– Брат, – заводит он знакомую присказку, – все, что я имею, твое. Ради тебя я не бросил в землю ни одного зерна в этом году, и вся земля в твоем распоряжении.

На что мой муж отвечает:

– Я счастлив, что столь благородный поступок вознагражден Всевышним! В нынешнем году неурожай, и все, кто хоть что-то посеял, понесут убытки. Вы же оказались мудрым провидцем, с чем вас и поздравляю.

Обменявшись подобными любезностями, они очень сердечно прощаются.

Мы забираемся в «Синюю Мэри». Мишель решительно сваливает закупленную картошку и апельсины поверх моей картонки со шляпами, окончательно ее продавив, куры возмущенно квохчут. Несколько арабов и курдов просят, чтобы их подвезли. Двоих мы берем. Они втискиваются между кур, мешков с картошкой и чемоданов, и мы отправляемся в Шагар-Базар.

С непередаваемым волнением я смотрю на наш Дом! Вот он стоит, сияя белым куполом, словно храм, построенный в честь какого-то древнего святого. Шейх, как сообщает мне Макс, весьма гордится этим сооружением. Время от времени он с важным видом демонстрирует его своим друзьям. Макс подозревает, что шейх заранее взвинчивает на него цену, представляя дело так, будто дом принадлежит ему, а мы лишь сняли его на время.

«Мэри» подъезжает к дому, Мишель яростно жмет на тормоза (Forca!), и на этот скрежет все выскакивают нас встречать, я вижу старых знакомых, но есть и новые лица.

Димитрий, повар, и в этом сезоне с нами. Его длинная физиономия светится чуть ли не материнской заботой. На нем нарядные штаны из цветастого муслина. Он так рад, что хватает мою руку и прижимает ее к своему лбу, после чего гордо протягивает мне деревянный ящик с четырьмя новорожденными щенками. Это, говорит он, будут наши сторожевые собаки. Поваренок Али был при нем и в прошлом сезоне и теперь важничает перед новым поваренком, Феридом. Вид у этого Ферида почему-то страшно испуганный. Но Макс говорит, что это его обычное состояние.

Еще у нас новый бой, Субри. Это рослый, энергичный мальчишка, весьма не глупый. Он улыбается нам, сверкая зубами – белыми и золотыми.

Полковник и Кочка уже приготовили для нас чай. Полковника вообще отличает чисто армейская дисциплинированность и педантизм. Он завел тут новое правило – выстраивает рабочих в шеренги при выдаче бакшиша. Те воспринимают это как забавную шутку. Полковник обожает наводить чистоту. Когда Макс уезжает в Камышлы, наступает его час. Сейчас в доме, удовлетворенно заявляет он, все просто блестит.

Все вещи на своих местах, даже те, что раньше вообще не имели собственного места. Все неприятности в жизни исключительно от беспорядка, уверяет полковник.

Кочка – наш новый архитектор. Это его прозвище возникло из безобидной реплики, брошенной им полковнику, при подъезде к Нусайбину. Подняв штору в купе, архитектор решил взглянуть на ландшафт, в котором ему предстояло провести несколько месяцев.

– Любопытное местечко, – заметил он, глядя на окрестные холмы. – Столько кочек!

– Ничего себе кочки! – возмутился полковник. – Да понимаете ли вы, юноша, что каждая такая «кочка» – это погребенное поселение, насчитывающее несколько тысячелетий?! Вот вам и кочки!

С той минуты слово «Кочка» и стало его вторым именем, и, пожалуй, основным.

Мне предстоит увидеть еще кое-что из новых приобретений, Например, подержанный «ситроен», который полковник окрестил «Пуалю». Автомобиль оказался с характером, и характер свой почему-то демонстрирует именно полковнику, упорно не желая заводиться или притворяясь неисправным в каком-нибудь совсем неподходящем месте.

В один прекрасный день меня осенило: полковник во всем виноват сам!

– Как это я сам виноват? – Он крайне изумлен моей идеей.

– Не надо было называть его «Пуалю». Раз уж наш грузовик начинал свою карьеру под гордым именем «Куин Мэри», то и «ситроен» следовало наречь по меньшей мере «Императрицей Жозефиной». И не было бы проблем!

Однако полковник, как истый педант, говорит, что теперь слишком поздно что-нибудь менять. «Пуалю» есть «Пуалю» и пусть ведет себя как положено. Я искоса наблюдаю за «Пуалю», – по-моему, он глянул на полковника как-то ухарски Он наверняка не считает, что худшее преступление для служаки – это неподчинение начальству.