К обеду погода несколько улучшилась, и мы решили опробовать реальность и практическую осуществимость движения по такому глубокому снегу даже легких нарт. И опять в нашем лагере почти месяц спустя был слышен хрип ножовки — мы пилили нарты! На этот раз эта работа носила ярко выраженный разрушительный характер: мы отпиливали от задника больших эскимосских нарт кусок сантиметров семьдесят длиной, включая стойки. Нарты становятся легче килограммов на пятнадцать и значительно неказистее. Погрузили на них для пробы два спальных мешка, два ящика с кормом. Кейзо запряг пять собак и попытался проехать по целине. Это ему почти удалось. Решили выйти завтра и утвердили порядок прохождения частей по снежной целине: я с компасом впереди, Этьенн и профессор чуть сзади по бокам помогают уплотнять снег, далее легкая упряжка Кейзо с пятью собаками и шестью спальными мешками, затем упряжка Джефа с девятью собаками и последним был сам руководитель экспедиции Уилл Стигер на великолепной упряжке из десяти собак.

В последний перед выходом вечер репетировали жизнь втроем. Этьенн, профессор и я собрались в купольной палатке Этьенна — это наш будущий дом. Неподалеку, метрах в двадцати, возвышалась пирамида палатки Джефа, которая несколько оплыла и потеряла прежние классические формы: по всей видимости, вторая попытка Джефа, Уилла и Кейзо разместиться на четырех квадратных метрах за вычетом площади, занимаемой примусом и двумя ящиками с провиантом, удалась. Мы же пока в своей большой палатке чувствовали себя вполне комфортабельно, да и то сказать: много ли надо человеку, если он один — без спального мешка, верхней одежды и обуви?! Да ничего, полметра вполне достаточно! Главный вопрос: как расположить мешки, чтобы сохранить необходимый минимум свободного жизненного пространства? Как ни крути, а получалось, что проблему сосуществования всех спальных мешков и примуса со столом никак не удавалось решить мирным путем, или, говоря современным языком, нам никак не удавалось прийти к консенсусу. Остановились на том, что один из мешков, а именно средний, придется затаскивать в палатку после ужина и вытаскивать перед завтраком. Решив этот непростой вопрос, плавно перешли к чаю. Профессора прорвало, и широкая, полноводная, как Хуанхэ, река его красноречия заполнила палатку. Мы с Этьенном очень много узнали о его родном городе Ланчжоу, расположенном как раз на реке Хуанхэ, на Великом шелковом пути. Узнали, что город этот расположен в пустынной гористой местности, что в горах, в непосредственной близости от города, очень много ледников и что именно в этой связи Ланчжоу по праву считается столицей китайской гляциологической науки и только благодаря этому обстоятельству мы имеем сейчас удовольствие слушать профессора здесь в палатке на расстоянии многих тысяч километров от Великой реки Хуанхэ.

В палатку вполз Кейзо, утомленный, видимо, борьбой за место в пирамидальной палатке, а может быть, привлеченный громкой речью профессора. Видно было, что Кейзо жаль расставаться с обжитым местом. Он достал из одному ему ведомого мешочка какой-то порошок светло-желтого цвета, развел его в воде и вылил жидкое тесто в большую тефлоновую кастрюлю, и скоро мы уже жевали дымящийся рассыпчатый пирог, заедая его еще не совсем оттаявшим тягучим медом. Блаженство! Аромат свежеиспеченного кекса распространился над всем лагерем и, наверное, достиг обостренного обоняния Уилла, потому что через несколько минут после того, как мы приступили к трапезе, в палатку просунулась подозрительно лохматая голова предводителя. Со свойственной ему от природы непосредственностью Уилл присоединился к нашей компании, и Джефу уже ничего, кроме аромата, не осталось.

Возвратились в палатку вместе с Уиллом — сегодня наша последняя совместная ночевка. Почти семьдесят дней мы жили с Уиллом бок о бок, научились понимать друг друга с полуслова, что было особенно важно и ему, и мне, так как на целое Слово ему порой не хватало русских, а мне английских слов. Области наших гурманских интересов полностью перекрывались. Мы обнаружили полное единство и взаимопонимание во взглядах на мелкие бытовые проблемы (как, например, мытье посуды), мы оба повзрослели на год в нашей уютной палатке, мы обнаружили за эти семьдесят дней, проведенных в жестких, порой критических условиях зимнего Антарктического полуострова, очень много схожего в наших характерах, взглядах на жизнь и будущее нашей планеты. В сорокаградусные морозы и штормовые ночи нас согревал один общий голубой огонек примуса, наши зимние ночи освещала одна общая свеча, мы пели на два голоса песни и читали английские стихи, у нас одинаково сильно болела голова на следующее утро, мы были, воистину, гражданами мира… И вот сейчас Уилл давал прощальный ужин при свечах. Предвижу, что какой-нибудь дотошный читатель в этом месте непременно спросит: «Как! Неужели все семьдесят дней вы жили душа в душу и между вами не было ни одного конфликта?» Нет, разумеется! Случались, конечно, но не конфликты, а скорее жаркие споры. Особенно в последнее время, когда из-за плохой погоды и забастовки собак Уилл нервничал и порой, как мне казалось, принимал необдуманно быстрые решения. Как знать, если бы Уилл был русским или я, наоборот, американцем, может быть, эти споры и переросли бы в конфликты, без которых, увы, трудно представить современную жизнь, но в нашем случае выручало незнание языка: запас слов кончался гораздо раньше, чем спор начинал перерастать в конфликт! Поэтому могу со всей искренностью заявить: «Да, все семьдесят дней русский и американец жили душа в душу!»

На ужин были великолепные спагетти с томатным соусом и перцем. Температура минус 22, ветер северо-восточный, 8–10 метров в секунду, ясно, заснули с мыслями о завтрашнем старте.

Высокая облачность, легкий ветерок, мороз и прекрасная видимость. Что еще надо для продолжения путешествия! Вы абсолютно правы, еще необходимо свернуть лагерь, упаковать нарты и запрячь собак. В связи с переходом на новую организацию движения сборы и упаковка нарт отняли без малого пять часов, и мы смогли выступить только в 11.00. Разработанная накануне схема движения неукоснительно выполнялась всеми участниками экспедиции и собаками, которые после хорошего отдыха проявляли заметное рвение и энтузиазм. Но чрезвычайно рыхлый снег не позволял им реализовать свой порыв полностью, и в результате за три часа мы прошли только пять километров. Во время одной из остановок я заметил, что шедший последним Уилл двигался несколько необычным способом: он шел в стороне от колеи, тяжело переставляя лыжи и сильно отклонившись в противоположную сторону от нарт. Приглядевшись, я заметил веревку, привязанную к его поясу. Я поехал к нему, чтобы посмотреть в чем дело. Оказалось, что неправильно нагруженные нарты все время сползают с колеи вбок и зарываются в снег, отчего собакам, естественно, было тяжелее их тащить. Привязав веревку к передку нарт, Уилл пытался своим весом удержать нарты в колее, и это ему отчасти удавалось. Я обратил внимание на то, что его собаки, в отличие от всех остальных, выглядят вяло и не слишком стараются. Частенько упряжка вообще останавливалась из-за того, что то одна, то другая собака приседала за естественной надобностью. Обычно они все успевали сделать это в течение первого часа после старта, но сейчас-то прошло уже целых три! Собаки явно переели за эти три дня и, кроме того, сегодня утром перед выходом Уилл в нарушение всех правил вновь накормил их. И вот результат. Уилл не согласился с моей версией о причинах такого поведения его собак. Он уверял, что все дело в чересчур тяжелых нартах. Знакомая ситуация, не так ли? И это при всем том, что в упряжке Уилла больше всего собак и она идет последней, то есть по проторенному следу. Я убежден, что вес его нарт такой же, если не меньше, чем у Джефа, и главная причина в плохой форме собак сегодня утром. Некоторое время мы шли по обе стороны нарт, иногда подталкивая их. Я пытаюсь убедить Уилла, чтобы он хоть сегодня вечером после прихода пощадил вконец расстроенные желудки собак. Он продолжал мрачно не соглашаться. Дотянули до обеда. Уилл предложил мне сменить его около нарт, а сам ушел, по его словам, для отдыха вперед на лыжах. Но тут повторился печальный опыт Вейерхаузера — собаки отказывались повиноваться моим командам. Пришлось Уиллу вернуться к нартам, и вновь мы оба, налегая всем корпусом на стойки нарт, попытались удержать их в колее, но отставание наших нарт становилось все заметнее. Уилл ругал собак, но это ничуть не добавляло им энтузиазма. Я их прекрасно понимал: тянуть на полный желудок тяжелые нарты по глубокому снегу — занятие не из приятных. Во время одной из остановок Уилл убежал вперед к Джефу и о чем-то с ним разговаривал, при этом весьма красноречиво жестикулируя. Они вернулись вместе, Уилл был явно раздражен, Джеф выглядел внешне спокойным, но чувствовалось, что в душе он согласен с тем, что ему предстояло сейчас сделать. Уилл вытащил один ящик с собачьим кормом и один фанерный ящик с запасным лагерным имуществом и передал их Джефу. Нарты Уилла стали килограммов на пятьдесят легче, а нарты Джефа — соответственно, тяжелее. Джеф молча принял этот дар и ушел к своей упряжке. Перераспределение груза закончено, мы тронулись, но… Собаки Джефа, кажется, не почувствовали, что их нарты стали на 50 килограммов тяжелее, а собаки Уилла, в свою очередь, ни в коей мере не отреагировали на то, что их нарты стали легче на те же самые 50 килограммов. Отставание по-прежнему увеличивалось. Уилл был явно обескуражен. Мы вновь остановились и перепаковали нарты, сместив основной груз ближе к середине.

Это помогло, и нарты пошли побыстрее, к тому же мы, кажется, вышли из зоны рыхлого снега: нарты и лыжи проваливались уже не так глубоко. До 18 часов двигались практически без перерыва и прошли 10 миль! Великолепный результат для такой поверхности.

Сегодня впервые наш лагерь должен был стать двухпалаточным и в то же время двухпалатным: палата погонщиков собак (Уилл, Джеф и Кейзо) и палата наездников на собаках (Этьенн, Дахо и я). Пока я занимался упряжкой, Этьенн и профессор поставили палатку для палаты наездников. Раздав корм собакам (как я и предполагал, ни одна из них, кроме Брауни, к нему и не притронулась), я успел еще и помочь ребятам с палаткой. Настроение под стать погоде, то есть ясное. Договорились, что ужины готовит профессор, завтраки за мной, Этьенн обеспечивает радиосвязь. Дахо в первый же вечер продемонстрировал незаурядные кулинарные способности, а также некоторые приемы, заимствованные им из богатой экспедиционной практики Джефа. Мы с Этьенном представляли собой голодную, а потому весьма благодарную, когда речь шла о предстоящем ужине, аудиторию. Дахо тонко чувствовал наше настроение и не спешил. Он вообще, мне кажется, крупнейший среди нас специалист по выдерживанию пауз. Профессор устроился поудобнее на спальном мешке и, обращаясь к нам торжественно, изрек первую доктрину Джефа. «Прежде всего, джентльмены, — заявил он, — мы должны прикончить самые тяжелые по весу продукты, каковыми в нашем ассортименте являются рыбные консервы! Начнем с лосося!» Его рука погрузилась в огромную сумку с провиантом и безошибочно извлекла оттуда большую красную банку с консервированным лососем. «С двух» — это уже была моя поправка. Профессор вопросительно посмотрел на Этьенна. До него, наверное, дошли слухи о моем аппетите, и он не очень мне доверял, но Этьенн согласно кивнул головой, и профессорская рука еще раз нырнула в сумку. Теперь обсуждался гарнир. Я был почти уверен, что профессор предложит рис, но он сегодня просто великолепен в своей непредсказуемости. «Макароны!» — объявил он и, встретив, естественно, одобрение с нашей стороны, углубился в процесс. Мы с Этьенном чувствовали себя при этом если и не лишними, то уж во всяком случае абсолютно не необходимыми. Голодный желудок и неотступная мысль о том, куда же все-таки деть третий спальный мешок, не давали расслабиться ни на минуту. Наконец ужин был готов, и мы в три ложки быстро прикончили все то, что успел приготовить профессор. Он был несколько озадачен и с подозрением посмотрев на мою миску — уж очень угрожающе она выглядела, я скромно отвел глаза.

Профессор вздохнул, как бы мирясь неизбежным злом, и выдал десерт. Это огромная плитка чилийского шоколада с орехами, а в довершение всего — чай. Сила! Все проблемы ушли на задний план, уступив место чувству глубокого умиротворения. На ясном небе уже обозначились звезды, легкий мороз, что-то около 23–24 градусов, противный упругий ветер от северо-востока — все это сулило неплохую погоду на завтра. Забросив примус в изголовье палатки, посередине уложили третий спальный мешок. Это почетное место для профессора мы с Этьенном охраняли с двух сторон. Заснули с хорошим настроением. Координаты двухпалаточного лагеря: 73,7° ю. ш., 68,0° з. д.

Первая ночь втроем! Такую фразу можно было бы с большим успехом вынести в подзаголовок или даже в заголовок какой-либо главы. Это могло бы наверняка привлечь больше читателей к этой книге. Эта мысль не оригинальна, не нова, да и вообще принадлежит не мне, а редактору одноименного московского издательства, к которому я обратился с предложением напечатать эту книгу. «Что вы! Бог с вами! — замахал он обеими руками. — Какая Антарктида в наше время! Это никому не интересно, никто и читать-то не будет. Вот если бы вы принесли нам что-нибудь остренькое, о девочках или ну, словом, вы понимаете, о чем я говорю, то тогда, может быть, наша «Мысль» и придумала бы что-нибудь для вас, а так… — он развел руками, — извините. Взгляните, — редактор повел рукой в сторону большого застекленного книжного шкафа, стоящего вдоль стены его просторного кабинета, — здесь на нижней полке книги, изданные за счет средств самих авторов, может быть и вам…» На том и распрощались. «Действительно, — подумал я, выходя из кабинета, — что из того, что на собаках через всю Антарктиду, каких-то 6000 километров да еще за двести двадцать дней… Читать и то устанешь, не то что идти… Вот если бы «Первая ночь втроем» — это так неожиданно и познавательно, как было примерно для нас в ночь на 4 октября 1989 года…»