Пеленг оказался 347 градусов, то есть практически на север. Мы таки проскочили ее! Ай да пойнтмен, ай да уклонист, всего за двое суток без коррекции уйти настолько влево! Чудовищно и непостижимо, я уже внутренне готовился к завтрашнему товарищескому суду и отстранению меня от исполнения обязанностей впередиидущего, а по совместительству — и в бок уводящего. Но постепенно дорога вытеснила из моей головы мрачные мысли, и я уже старался хотя бы сейчас не сбиться с курса, потому что, как только мы тронулись, станция исчезла из виду, скрытая пересеченным рельефом.

Исправление навигационной ошибки продолжалось три часа! Да, да, мы шли до половины десятого и прошли 8 миль! Прежде чем попасть на территорию станции, мы пересекли взлетно-посадочную полосу, отмеченную большими черными фанерными щитами. Было видно, что ее давно никто не укатывал. Мы знали, что станция в настоящее время используется только для сезонных работ, и мы были первыми ее посетителями после долгой зимы. Все основные строения были под снегом, на поверхности торчали только надстроенные тамбуры и входные люки. Пять высоких — метров по 20 — ажурных металлических мачт поддерживали огромное антенное поле.

Я слышал раньше, что американцы занимаются на этой станции вопросами распространения сверхнизкочастотных электромагнитных колебаний, и сейчас обратил внимание на длинные, метров по триста-четыреста, растянутые на небольшой высоте над поверхностью льда антенны. У Жана-Луи был план с изображением станции, на котором, как на старой пиратской карте капитана Флинта, крестиком было помечено место расположения склада с продовольствием.

Нам не составило особого труда отыскать и сам склад — вернее, то, что от него осталось за зиму. А остался от него только метровый кусочек алюминиевой трубы, увенчанный потрепанным, выгоревшим синим флажком. Ничего более не говорило о том, что здесь находится склад. Поверхность снега под трубой была тверда как камень — нам предстояли трудные раскопки, но это завтра, а пока… Пока участники международной экспедиции «Трансантарктика» разбрелись по станции с экскурсией — все, кроме Джефа. Джеф остался распрягать собак. Я вместе с Этьенном и Уиллом забрался в ближайший дом через люк, сделанный на крыше. Спустившись по вертикальному деревянному трапу, мы попали в просторное помещение, служившее, по всей видимости, кухней. Чиркая спичками и осторожно пробираясь в кромешной тьме, мы набрели на огромную плиту, на которой стояла сковородка с замерзшим бифштексом. На многочисленных навесных полках, мимолетно освещаемых неверным огоньком спички, стояло множество всяких больших и малых баночек и банок. Мы заметили несколько красивых пакетов с тостами и банку с орехами и захватили их с собой в качестве вполне съедобного сувенира.

Станция выглядела только что покинутой. На полу валялся раскрытый номер «Пентхауза» с очень миловидной блондинкой на обложке. В полумраке небольших боковых помещений мы смогли различить сверкающие, девственно белые унитазы, тут же по стенам висело такое количество туалетной бумаги, что ею свободно можно было бы обмотать земной шар. Захватив рулончик в подарок профессору, который острее других чувствовал необходимость в этом предмете, мы выбрались наружу. Пора было подумать и о ночлеге: время было уже позднее, около 23 часов, хотя было еще достаточно светло.

Мы установили палатки и только в полночь приступили к ужину, острое чувство голода переполняло мой желудок и весь мой ослабленный пятидесятикилометровым переходом организм. Я вспомнил, что не успел сегодня даже пообедать, так как весь обеденный перерыв провозился с озонометром, пытаясь вдохнуть в него жизнь, хотя, увы, безуспешно. Еще во время первой остановки в 6 часов я вдруг ясно почувствовал, что мой организм начинает есть себя самого изнутри. Именно тогда я дал себе клятву во имя сохранения собственной жизни забыть во время обеда про озонометр. Я решил, что буду проводить измерения вечером, после остановки. Это решение придало мне сил и на некоторое время отвлекло от голодных мыслей, и вот сейчас голод дал о себе знать с новой силой.

Оживление, с которым Этьенн рылся в сумке для ужинов, свидетельствовало, что сегодня он тоже не страдает отсутствием аппетита. Мы, не сговариваясь, бросили в кипяток последний кирпич замерзшего чилийского мяса. Едва дождавшись, пока этот кирпич начнет распадаться на составляющие его маленькие кирпичики, мы, обжигаясь, пальцами выхватили из кипящей воды по кусочку и… Но все оказалось не как-то просто. Скорее всего корова, неизвестные части которой сейчас дымились в наших мисках, была принесена в жертву на одной из труднодоступных вершин в Чилийских Андах, куда она забралась самостоятельно и без страховки, настолько нервным и жилистым было это мясо. Но голод — лучший помощник в таких ситуациях. А затем было пюре с пеммиканом, молоко и чай.

Этот долгий и полный приключений и неожиданных открытий день закончился в нашей палатке в час ночи.

На этот раз, по мнению Всевышнего, мы, наверное, заслужили хорошую погоду в день нашего официального отдыха. Я проснулся в 9 часов утра. Палатка была залита солнечным светом. Было тихо так, как бывает только в Антарктиде, прямо звенящая тишина.

Я вспомнил свою первую антарктическую экспедицию, когда 9 декабря 1973 года я двадцатитрехлетним парнем ступил на антарктическую землю и как в первый же вечер пошел прогуляться в сторону аэродрома, а было это на станции Молодежная. Помню, как меня тогда охватило необъяснимое чувство какого-то внутреннего подъема — ужасно хотелось смеяться. Все для меня было впервые: и белый, первозданно чистый снег, и рассеченные широкими трещинами голубые купола ледников, и вмерзшие в припай огромные глыбы айсбергов, и багровый золотой расплав фиолетовых облаков на западе, и тишина, такая тишина, от которой действительно звенело в ушах. И вот сейчас стояла точно такая же тишина.

Я выбрался наружу. О такой погоде можно было только мечтать: синее, без единого облачка небо, Полный штиль и над всем этим яркое солнце, которое, несмотря на раннее утро, уже вскарабкалось довольно высоко. Я погулял вокруг палатки в костюме Адама без фигового листка, не опасаясь быть неправильно понятым, затем забрался в палатку и пропел удивленному Этьенну: «Нас утро встречает прохладой», опуская на всякий случай строку «Вставай, вставай, кудрявая», чтобы он, не дай Бог, не обиделся. Мое хорошее настроение передалось Этьенну, и мы с ним весело позавтракали, уничтожив недоеденный накануне пеммикан.