Скоро рисованные фигуры, бледные и бугрящиеся, начали мешаться с настоящими людьми в ужасающем калейдоскопе, и я понял, что мне надо к чему-нибудь прислониться, но вместо этого сосредоточился – сквозь забитое людьми пространство лофта – на глубоких земных колодцах, глазах Донателлы Альварез…

Следующий миг, как вспышка, я иду по пустому коридору отеля… сижу в комнате, определённо в комнате, но понятия не имею, в чьей, и что там случилось, и как я тут вообще оказался. Потом ещё одна вспышка, я уже не в отеле, а иду через Бруклинский мост, быстро, куда-то спешу, как я скоро понимаю, спешу я увидеть несущие тросы, образующие мерцающие геометрические узоры на фоне бледной синевы рассветного неба. Я остановился и обернулся.

Посмотрел назад, на знакомый по открыткам вид Манхэттена, понимая, что последние восемь часов моей жизни мне не принадлежат, но притом сознавая, что теперь я вернулся в сознание, я волнуюсь, замерз и у меня всё болит. Я тут же решил, что, зачем бы я ни шёл в Бруклин, это уже неважно, растаяло, потерялось в глыбе окаменелой энергии, которая больше никогда не оживёт. Так что я пошёл по мосту назад, в центр, и шёл – как оказалось, хромал – всю дорогу до квартиры на Десятой улице.

Я говорю “хромал”, потому что умудрился где-то потянуть левую ногу. А когда разделся, чтобы помыться в душе, увидел, что тело моё покрыто синяками. Это объясняло болезненные ощущения – по крайней мере отчасти – но кроме тёмно-синих пятен на груди и рёбрах, было кое-что ещё… ожог на правом предплечье, удивительно похожий на сигаретный. Я потёр пальцем красное пятно, нажал на него, вздоронул, потом медленно погладил вокруг – и при этом почувствовал беспокойство, зарождающийся страх, стискивающий моё солнечное сплетение.

Но я не поддавался, потому что не хотел об этом думать – думать о том, что было или не было в комнате отеля, ничего не хотел вспоминать. У меня через пару часов встреча с Карлом Ван Луном и Хэнком Этвудом, и больше всего – и явно больше опустошающего приступа паники – мне сейчас нужно собраться с мыслями.

И настроиться.

Так что я принял ещё две таблетки, побрился, оделся и начал листать записи, которые сделал вчера.

Мы с Ван Луном договорились, что я приду к нему в офис на Сорок Восьмой улице к десяти утра. Нам надо обсудить ситуацию, согласовать понимание и, может, разработать предварительный план кампании. Потом мы идём на встречу с Хэнком Этвудом.

В такси по дороге на Сорок Восьмую улицу я пытался сосредоточиться на хитростях корпоративного финансирования, но меня вновь привела в ужас мысль о том, что случилось, и степень безрассудства, на которую я оказался способен.

Восемь часов в отключке?

Может, это был не просто сигнал тревоги?

Но потом я вспомнил, как однажды, много лет назад, блевал в ванной – заливая кровью раковину – а потом вернулся в комнату, к горке продуктов в центре стола… и сигаретам, и водке, и к резиновому, тягучему, бессмысленному разговору…

А потом – минут через двадцать – снова блевал. И снова.

Так что… явно нет.

Я остановил такси на Сорок Седьмой улице и прошёл оставшийся квартал до Здания Ван Луна. Когда я вошёл в вестибюль, я как раз сумел управиться с хромотой. Со мной поздоровался личный помощник Ван Луна и провёл к длинному ряду кабинетов на шестьдесят втором этаже. Я заметил, что в целом дизайн офиса – судя по коридорам и громадной приёмной – оказался безупречной, хотя и озадачивающей смесью традиционного и современного, консерватизма и обтекаемых линий – роскошное плавное слияние красного дерева, чёрного дерева, мрамора, стали, хрома и стекла. От этого компания воспринималась как величавое, почтенное заведение и простой, военный механизм – и работали там в основном парни лет на пятнадцать младше меня. При этом у меня появилось острое чувство, что тут нет ничего недостижимого, что компанию вполне можно захватить, что корпоративная структура этого места утончённа и непрочна, как паутинка, и подастся под малейшим давлением.

Но когда я сел в приёмной, рядом с громадным логотипом “Ван Лун и Партнёры”, у меня снова поменялось настроение, качнулось к пропасти, и меня захватила тошнота и сомнения.

Как я тут оказался?

С чего я решил работать в частном инвестиционном банке?

Почему я надел пиджак? Кто я такой?

До сих пор не уверен, что знаю ответы на эти вопросы. На самом деле, пару мгновений назад – в ванной мотеля “Нортвью” – глядя в зеркало размером с тетрадку над грязной раковиной, под жужжание и погромыхивания машины для льда, проходящие сквозь стены и мой череп, я пытался увидеть хотя бы след той личности, которая начала формироваться и кристаллизоваться из этой массы навеянных химией импульсов и контр-импульсов, из неодолимой жажды деятельности. Я искал в чертах лица и следы личности, которой в конце концов стал – крупный игрок, разрушитель, духовный потомок Джея Гулда – но видел я лишь своё отражение, только я, никаких намёков на то, чем может обернуться будущее… Лицо, которое я брил тысячи раз.

Я прождал в приёмной около получаса, глядя на предположительно подлинного Гойю на стене напротив. Секретарь был крайне любезен, постоянно мне улыбался. Когда, наконец, появился Ван Лун, он прошёл через приёмную тоже с широкой улыбкой. Хлопнул меня по плечу и повёл к себе в кабинет, размером с половину Род-Айленда.

– Извини за опоздание, Эдди, я был за границей. Перерывая бумаги на столе, он объяснил, что прилетел

прямо из Токио на своём “Гольфстриме 5”.

– Вы успели слетать в Токио и вернуться после встречи во вторник вечером? – спросил я.