Шрифт:
Вопреки опасениям, Фёдоров прекрасно освоился в обстоятельствах и во времени, не вызвав ни у кого никаких подозрений. Впрочем, многие отмечали происшедшие в нём перемены, но связывали их лишь с перенесённой болезнью. Так что, больничный лист от генерала Шебуршина оказался очень кстати. Фёдоров старался ничем не выдать своего знания будущего. Вплоть до двенадцатого ноября, когда газета "Правда" (№ 316) официально сообщила о смерти Брежнева, посвятив этому событию всю первую полосу.
Как-то само собой получилось так, что уже с десятого числа, когда ещё до официальных сообщений поползли слухи о кончине руководителя государства, в ЦНИЛе фактически никто не работал. То есть, сотрудники приходили на работу, что-то делали, но не было настоящей работы, – с обычной вдумчивостью, погружением в эксперимент, в размышления над результатами, в планирование будущих действий. Да, и занятия со студентами в институте проходили тоже скомкано, формально, без самоотдачи и без души.
Люди собирались в группки и шушукались, тотчас прекращая обсуждения при появлении посторонних. У всех без исключения было тревожно на душе. Да, над Брежневым посмеивались за нечленораздельную речь, подшучивали над тщеславным желанием считаться писателем, рассказывали анекдоты. Но всё это делалось не только без злобы, но с сочувствием и, пожалуй, с сожалением, что этот пожилой и, по рассказам, очень добрый и отзывчивый человек, всё больше впадает в детство и фактически уже не может выполнять тяжелейшую работу, связанную с руководством сверхдержавой.
Многие, по крайней мере среди сотрудников института, понимали, что эта немощь означает и другое: значит за спиной слабеющего, серьёзно больного руководителя стоят какие– то теневые силы, которые фактически и руководят всем в стране. И силы эти, скорее всего, недобрые, потому что добрым, здоровым силам незачем было бы прятаться, держаться в тени, не высовывая наружу своего довольно специфического носа.
Будь эти силы здоровыми и добрыми – ничто бы им не помешало поступить, к примеру, так же, как с первым разрушителем советской державы, бородавчатым хамом и невеждой, отцом двух сыновей-предателей Хрущёвым. Напряжение в умах сотрудников ЦНИЛ и института (да, наверное, и всего народа) нарастало. Наконец, двенадцатого в их отдел заглянул сам Коровин, передав Михайловой "Правду" и безуспешно пытаясь при этом скрыть злорадную улыбку. Никто кроме Фёдорова значения этой улыбки тогда не понял, а Михайлова, тоже превратно понявшая злорадство заведующего ЦНИЛ, не скрывая своей неприязни, молвила, едва тот ушёл:
– Да, национальность-то из нашего Эдуарда Генриховича так и прёт, так и прёт! Ну, – перебила она сама себя, – как по-вашему, Алексей Витальевич, кто у нас теперь вместо покойного Ильича будет?
В кабинете Евгении Дмитриевны собрались научные сотрудники отдела и старшая лаборантка. Все пристально глядели на Фёдорова, ожидая его ответа. Тот, обвёл всех внимательным взглядом, отметив напряжённое внимание присутствующих и удивляясь этому:
– Андропов будет. А национальность. Что ж, вы правильно выразились, так и прёт из нашего заведующего. Что поделаешь?..
Присутствующие, не сговариваясь, на секунду потупили взгляд и помрачнели, однозначно и правильно поняв реплику Фёдорова. Только в глазах младшего научного сотрудника б.у.с. ("без учёной степени") Бориса Наумовича Шаинского Фёдоров заметил мелькнувшую злость, сменившуюся злорадством, совсем таким же, как у Коровина. Бросив взгляд в сторону Михайловой, Фёдоров понял, что они с заведующей отделом одинаково поняли и эту злость "бусика", и то, что Фёдоров это заметил, и то, что они понимают друг друга без слов, и что едины в своих убеждениях.
– А с чего вы так решили? – спросил "бусик" Шаинский (он сам просил, чтобы его называли таким ласковым прозвищем – "бусик").
– Всё очень просто! Посмотрите на состав похоронной комиссии: кто председатель? – Андропов. А кто следующий? – Горбачёв. И алфавит тут не причём,
потому что после Капитонова в списке следует Зимянин, а за ним – Александров. Впрочем, если не верите этим соображениям, то подождите день – другой, не больше!
– Андропов – это хорошо! – произнёс с удовлетворением Шаинский.
– Интересно, а за что же вы так любите КГБ? – не удержался от вопроса Фёдоров.
– Причём тут КГБ? – протянул "бусик" и, внезапно сбиваясь на сварливый и агрессивный тон, продолжил: – А что, лучше был бы Романов, что ли, с фарфором из Зимнего?!
Фёдорова так и подмывало ответить "бусику", кто и для чего распространил эти грязные небылицы о ленинградском партийном деятеле, молодом, энергичном и толковом руководителе, вовсе не склонном к роскоши, зато бесспорном русском патриоте. Михайлова заметила искру негодования во взгляде Алексея Витальевича и решила, что тот, по своему обыкновению, опять не сдержится и начнёт резать правду-матку в глаза мстительному, склонному бить из-за угла Шаинскому, которого в отделе недолюбливали и за лень, и за самомнение (при явной неспособности к научной работе), и за покровителей, связь с которыми он зачем-то выставлял напоказ:
– Что вы глупости чьи-то повторяете, Борис Наумович, сплетни какие-то?! – возмутилась она. – Чем это вам секретарь Ленинградского обкома так не угодил?
– Действительно, сплетни! – поддержала заведующую Тамара Ивановна Татаринова, биологиня, старшая лаборантка отдела.
После этого стихийное неформальное собрание в кабинете Михайловой затихло как бы само собой. Доверительная обстановка рассеялась как весенний туман. Первым, как обычно, ощутил это сын покойного профессора Туманского старший научный сотрудник Юрий Максимович. Ощутил и отреагировал: