Адриан без всякого сострадания предоставил бедному старику, на лбу которого выступил пот от страха, договорить до конца, причем потирал руки от удовольствия, чтобы продлить приятную забаву. Он не помог ему ни одним словом, когда запинавшийся язык раба натыкался на непреодолимые препятствия.

Когда негр наконец завершил свое высокопарное донесение, Адриан ласково промолвил:

— Скажи своему господину, что он может войти.

Как только раб вышел из комнаты, император сказал Антиною:

— Презабавная штука! Каков должен быть Юпитер, которому предшествует подобный орел!

Керавн не заставил долго ждать себя. Пока он расхаживал взад и вперед по коридору перед императорскими покоями, его раздражение еще усилилось. Ибо то, что архитектор, уже осведомленный рабом о родословной и звании посетителя, заставил его прождать несколько минут (из коих каждая казалась ему в четверть часа), он счел пренебрежением к своей особе. Даже его предположению, что римлянин самолично введет его в комнату, не суждено было оправдаться, ибо ответ раба гласил кратко: «Может войти».

— Он сказал «может», а не «пожалуйста» или «пусть сделает милость»? — переспросил смотритель.

— Он сказал «может», — подтвердил раб.

Керавн испустил краткий возглас: «Вот как!..» — поправил золотой обруч на локонах, откинул голову назад, с глубоким вздохом скрестил руки на широкой груди и приказал негру: «Отвори дверь». Исполненный достоинства, он переступил порог. Затем, чтобы не нарушить правил вежливости, он поклонился в пространство и уже хотел начать в резких выражениях свой разговор, но взгляд на императора, блестящее убранство комнаты, явившееся в ней только со вчерашнего дня, а вероятно, также и далеко не приветливое ворчание собаки заставили его понизить тон.

Его раб вошел за ним и искал безопасного места между дверью и ложем; сам же Керавн, превозмогая свой страх перед Аргусом, прошел далеко в глубину комнаты.

Император поместился у подоконника, слегка опираясь ногою на шею собаки, и смотрел на Керавна как на какую-то замечательную диковинку. Взгляд его встретился с глазами дворцового смотрителя и показал тому, что он имеет дело с более важным лицом, чем ожидал. Но именно поэтому гордость Керавна, так сказать, поднялась на дыбы, и хотя не в таких резких словах, какими он первоначально думал высказать свое неудовольствие, но все-таки с напыщенным достоинством он спросил:

— Стою ли я перед новым гостем Лохиады, архитектором Клавдием Венатором из Рима?..

— Да, стоишь, — отвечал император и бросил искоса лукавый взгляд на Антиноя.

— Ты нашел ласковый прием в этом дворце, — продолжал Керавн, — подобно моим отцам, которые управляли им несколько столетий, я тоже умею свято чтить законы гостеприимства.

— Я изумлен древностью твоего рода и преклоняюсь перед твоим благонамеренным образом мыслей, — отвечал в том же тоне Адриан. — Что еще предстоит узнать нам от тебя?

— Я пришел сюда не для того, чтобы рассказывать истории, — отвечал Керавн, в котором поднялась желчь, так как ему показалось, что он заметил насмешливую улыбку на губах архитектора. — Я пришел сюда не затем, чтобы рассказывать истории, а с жалобой на то, что ты, будучи ласково принятым гостем, так мало стараешься охранить своих хозяев от вреда.

— Что это значит? — спросил Адриан, причем встал со своего сиденья и мигнул Антиною, чтобы тот крепко держал собаку, так как Аргус обнаруживал особенную антипатию к Керавну. Видимо, он чувствовал, что тот явился не для того, чтобы оказать его хозяину какую-нибудь любезность.

— Эта опасная, скалящая зубы собака принадлежит тебе? — спросил смотритель.

— Да.

— Сегодня утром она сбила с ног мою дочь и разбила драгоценный кувшин, который та несла.

— Я слышал об этом несчастье, — отвечал Адриан, — и много бы дал, чтобы его не случилось. За кувшин ты получишь богатое вознаграждение.

— Прошу тебя, к злу, которое постигло нас по твоей вине, не присоединять еще оскорблений. Отец, дочь которого подверглась нападению и ранена…

— Значит, Аргус все-таки укусил ее? — вскричал Антиной в испуге.

— Нет, — отвечал Керавн, — но ее голова и нога повреждены вследствие ее падения, и она сильно страдает.

— Это прискорбно; а так как я сам имею некоторые сведения во врачебном искусстве, то охотно попытаюсь оказать помощь бедной девушке.

— Я плачу настоящему лекарю, который лечит мое семейство, — отвечал смотритель, отклоняя предложение Адриана, — и пришел сюда просить или, говоря прямо, требовать…