Они шли сюда из мастерских и канцелярий, из маленьких домиков в соседних переулках и из самых больших и великолепных домов на главной улице. Каждый из них — богатый купец или раб, который едва ли мог назвать своей собственностью грубый балахон или бедный передник, бывший на нем, — шел серьезно, с видом какого-то достоинства. Один, встречая за воротами другого, приветствовал его как друга. Господин со слугой, раб с хозяином обменивались братским поцелуем, так как община, к которой они принадлежали все, представляла собою как бы одно тело, оживленное духом Христа, тело, в котором каждый член должен был считаться равноценным другому, как бы ни были различны их духовные или телесные дарования и их имущественное положение. Перед богом и Спасителем богатый судовладелец и седобородый ученый мудрец стояли не выше беззащитной вдовы и невежественного, искалеченного побоями раба.

По воскресеньям все христиане без исключения собирались для божественной службы. Сегодня, в среду, каждый, кто мог и кто желал, явился в загородный дом Павлины для братской трапезы. Сама она жила в городе и предоставила в распоряжение единоверцев своего квартала огромную парадную залу, которая могла вместить несколько сот человек.

Божественная служба в узком смысле слова отправлялась утром.

По окончании дневной работы христиане собирались у одного стола, чтобы потрапезовать вместе, а в иные положенные сроки — чтобы причаститься.

После заката солнца приходили для совещаний старейшины, дьяконы и дьякониссы общины, большинство которых весь день было занято работами по своим различным мирским профессиям.

Павлина, вдова Пудента, сестра архитектора Понтия, была богатой женщиной и вместе с тем предусмотрительной хозяйкой, не считавшей себя вправе значительно уменьшить долю наследственного имущества, принадлежавшую ее сыну. Этот сын, участник в торговле своего дяди, жил в Смирне и избегал Александрии, потому что ему не нравились связи его матери с христианами. Павлина заботливо остерегалась трогать предназначенный для него капитал и не позволяла себе тратить на угощение своих единоверцев больше, чем это стоило другим богатым членам общины, собиравшейся в ее доме. Богатые приносили с собою больше, чем нужно было для них самих; бедные были всегда желанными гостями и не тяготились благодеянием, которым они пользовались, так как им часто говорили, что их хозяин не какой-нибудь человек, а Спаситель, который призывает к себе, как гостя, каждого, кто с верою следует за ним.

Приближался час, в который вдова Анна должна была идти на собрание своих единоверцев. Она не имела права отсутствовать, так как принадлежала к числу дьяконисс, которым вверены были раздача милостыни и уход за больными.

Без шума приготовилась она к выходу, осторожно поставила лампу позади кувшина с водой, чтобы она не светила Селене в глаза, и попросила Марию аккуратно давать больной лекарство.

Она знала, что Селена вчера пыталась лишить себя жизни, и подозревала причину этого поступка, но не расспрашивала ее, стараясь по возможности не беспокоить больную, которая много спала или грезила с открытыми глазами.

Старый врач дивился ее крепкой натуре, так как после падения в воду лихорадка исчезла, а состояние поврежденной ноги только немного ухудшилось.

Анна могла надеяться, что Селена скоро поправится, если какое-нибудь непредвиденное обстоятельство не задержит ее выздоровления. Для предотвращения подобной случайности несчастную никогда не следовало оставлять в одиночестве, и Мария охотно переселилась к приятельнице, чтобы заменять ее каждый раз, когда той нужно будет выйти из дому.

Собрание старейшин и попечителей о бедных уже началось, когда вдова Анна взяла табличку, на которой было записано, сколько она в последнюю неделю раздала нуждающимся из вверенной ей суммы.

Она простилась с больной и с Марией ласковым взглядом и шепнула последней:

— Я вспомню о тебе в своей молитве, верная душа. В шкафчике ты найдешь кое-что для утоления голода. Там лежит мало припасов, так как теперь нужно экономить; последнее лекарство стоило так дорого.

В маленькой прихожей горел светильник, который Мария зажгла, как только наступили сумерки. Вдова остановилась перед ним и подумала, не следует ли погасить его для сбережения масла.

Она уже схватила щипцы, висевшие на ручке светильника, чтобы потушить пламя, когда услыхала легкий стук в дверь своего домика. Прежде чем она успела спросить, кто так поздно является в дом, дверь отворилась и Арсиноя вошла в прихожую.

Ее глаза были все еще полны слез, и она с трудом нашла слова для ответа на приветствие Анны.

— Что с тобой случилось, дитя мое? — спросила встревоженная христианка, заметив при свете светильника печальное выражение лица и заплаканные глаза молодой девушки.

Арсиноя несколько мгновений не отвечала. Наконец она собралась с духом и воскликнула сквозь слезы:

— Ах, госпожа Анна, теперь все кончено; наш отец, наш бедный отец…

Вдова догадалась, какой удар постиг сестер, и, боясь за Селену, прервала жалобы Арсинои, говоря:

— Тише, тише, дитя мое! Селена не должна тебя слышать. Выйди со мною на двор, там ты расскажешь мне все.

Перед дверью дома Анна обняла Арсиною, привлекла ее к себе, поцеловала в лоб и сказала:

— Теперь говори и доверь мне все. Представь себе, что я твоя мать или сестра. Ведь бедная Селена еще слишком слаба для того, чтобы помочь тебе или дать какой-нибудь совет. Что случилось с вашим отцом?

— С ним сделался удар, он умер, умер! — зарыдала девушка.