Светлые струи остались за спиной, и он вынырнул, оттолкнувшись от дна, с хрипом вдохнул, ожидая, что вот сейчас появится боль, но её всё не было.

Спереди лился совсем тусклый, рассеянный свет, он озарял голову Вояки, которая беспокойно крутилась из стороны в сторону.

— Шульга, дорогой! — обрадовалась девушка. — Жив, брателла! За мной давай, волосатик твой уже туда занырнул!

Грохот смолк — вертолётчик за поворотом прекратил огонь, — но рокот ещё наполнял трубу. Тимур присел, задрав ногу, пощупал ступню — вроде всё цело… Ага, каблука нет. Пуля снесла его начисто, но подошва, а уж тем более пятка в порядке — повезло.

— Как бы они военсталов не выпустили, десантников, — озаботилась Вояка. — В такой вертушке запросто человека четыре-пять сидеть могут, кроме пилотов.

Тусклый свет шёл от пролома в бетонной стенке. Выходит, труба тянется не под землей, а у самой поверхности, выступая над нею длинным горбом — и в одном месте этот горб пробит. Оттолкнув Вояку, Тимур первым сунулся в дыру, находящуюся как раз на уровне воды, огляделся и стал протискиваться.

— Осторожно, за арматуру не зацепись, — предупредил он. — И не шуми.

Вертолёт рокотал неподалеку, сквозь шум винта доносились голоса. Растафарыча не видать. Пока они вылезали, окончательно стемнело, и Тимур едва различал окрестности.

Выливавшаяся из трубы вода образовала большое болото между каналом и лесом. Глубина была примерно по пояс, но он не рискнул выпрямляться во весь рост: вертолёт, судя по звуку, находился неподалеку.

Отплыв от трубы, Тимур огляделся. Полоса леса темнела впереди, верхушки деревьев на фоне чёрного неба, где только-только проступали первые звёзды, едва угадывались.

Плеснулось, и рядом возникла голова Вояки.

— Э, да тут грязюка сплошная… — начала она, приподнимаясь.

Тимур шикнул, ткнув её ногой под колено:

— Не светись!

Вояка поскользнулась на мягком жирном дне, опустилась с головой, вынырнула и обрадованно сказала:

— Шульга, я воды перестала бояться!

— Круто, — ответил тот, медленно продвигаясь прочь от трубы и выглядывая Растафарыча.

— Нет, правда! Ты прикинь — как с плота упала, так чуть не померла, а потом раз — и отпустило! Будто свет такой в голову пролился, ну, луч с неба снизошёл неземной… И сразу страх прошёл, и теперь мне вроде нравится даже.

— Слушай, заткнись, — попросил Тимур. — Не боишься — хорошо, а теперь молчи. Я за твоей болтовней не слышу, где вертолёт.

— Нет, так я ж просто радостью своей со всеми поделиться хочу.

В стороне вспыхнул свет — широкий косой луч уперся в болото. В верхней его части угадывался тёмный силуэт вертушки.

Машина повернулась — луч описал дугу — и полетела к ним.

— К лесу давай, — приказал Тимур. — Тихо, и будь готова нырнуть, как только скажу.

Они заспешили прочь от вертолёта. Тот летел медленно, но всё равно нагонял, пилот будто чуял, где находятся беглецы. Вода превратилась в жижу, на поверхности её всё чаще встречались островки травы, так называемые плывуны, в грязи болтались гниющие куски древесных стволов, ветки и коряги, их приходилось отталкивать со своего пути, а самые здоровые — обходить. Вертолёт приближался. Оглядываясь, Тимур видел двух стрелков, высунувшихся слева и справа, луч с гудением бил из-под корпуса, превращая ночь в белый холодный день, его граница нагоняла беглецов. Они успевали добраться до леса, но не успевали спрятаться, Тимур понимал: стоит на краю болота вскочить, чтобы прыгнуть в лес, и их сразу заметят, военсталам надо только дать пару очередей — расстояние совсем небольшое, они просто раскрошат беглецов.

Понимал, но не видел другого выхода и брёл через грязь, иногда подталкивая притихшую Вояку. Они достигли большого тяжёлого плывуна, нырнули под него; тихо отфыркиваясь, вынырнули с другой стороны. Лес начинался прямо перед ними, а слепящий день, в котором ярко блестела поверхность болота, был уже совсем близко. Он накрыл травяной остров за спиной, когда от большого чёрного клубка корней, лежащего у границы леса, донеслось:

— Пиплы, ко мне! Тут как у Маврикия за пазухой — тихо, темно и пиявки не кусают!

Схватив Вояку за шиворот, Тимур потащил её к корням. Прожектор целиком озарил прибрежный плывун, стало светло… ещё светлее… Сквозь рокот донёсся кашель одного стрелка, а впереди между корнями они увидели голову Растафарыча.

Спустя несколько мгновений луч уперся в корни. Тимур, водитель и Вояка замерли под ними, соприкасаясь плечами; макушки, лбы, глаза и носы над поверхностью, всё остальное под ней.

Пару секунд свет слепил их, прожектор превратил мир в чересполосицу ярких пятен и чёрных, глубоких теней, давящий на уши рокот лился сверху, а потом вертушка ушла вбок, луч скользнул вдоль кромки леса, и по контрасту с режущим глаза чёрно-белым калейдоскопом воцарилась абсолютная, непроглядная темнота.

Вояка булькнула грязью. Тимур, не высовываясь, сморкнулся в обе ноздри. Растафарыч приподнялся и сказал:

— Я всегда говорил: Большой Маврикий любит отважных. Так, сейчас в лес ныряем и чешем отсюда со всех ног.

Жизнерадостность Вояки могла сравниться только с её говорливостью. Когда мокрые, продрогшие и грязные они углубились в лес, девушка, стуча зубами, начала болтать про то, как ей по кайфу избавиться наконец от своей гидрофобии, как она теперь полюбила воду, готова купаться с дальними заплывами хоть каждый день и не нарадуется открывшимся в связи с этим жизненным перспективам, — пока в конце концов едва не вступила в притаившуюся между кустами «электру».