— Зачем? — отмахнулся рыжий. — Ручонки шаловливые у него связаны, а

глазёнки… Пусть смотрит. Раньше этот сопляк, наверное, такое только во сне

видел. — С этими словами рыжий потискал Машу за груди. Девушка,

наверное уже начала приходить в себя, потому что чуть слышно застонала.
–

О! Вишь! Нравится! — обрадовался рыжий… Погоди, девонька, щас тебе будет

хорошо…

Парень понял, что дальше притворяться потерявшим сознание

бессмысленно, и снова открыл глаза. Чтобы увидеть, как подошедший бугай

выдёргивает из земли его недомеч, до того торчавший недалеко от Витиной

головы. Уловив на себе взгляд своей жертвы, бородач довольно оскалился, и

провёл кончиком клинка по шее парня. Витя, как мог, вжался в землю.

Навалилось ощущение полной беспомощности. Руки были связаны, да, как

выяснилось, он и со свободными-то руками мало что может… От обиды

потекли слёзы… Громила наклонился и потрепал парня по щеке.

— Не плачь, щенок… Всё будет хорошо! Гы… Для нас с рыжим. А щас

смотри и учись, пока жив! — с этими словами бугай направился к рыжему,

который, решив не терять времени даром, пока его подельник ходил за

ножом, начал расстёгивать на девушке рубашку.

— Слышь, рыжий, а Боров ничего не скажет за испорченные штаны?… — с

сомнением обратился к мелкому бандюку громила.

— Да разве ж это штаны?! Это ж — тьфу! Тряпка драная! — отвлёкся тот от

своего грязного дела. И вообще — девка в штанах, это… Это… — рыжий

наморщил лоб, — как тот дюже вумный старикашка говорил, которого мы тут

упокоили в прошлом году?… Во! Это нонсенс!

— Хто? — недоумённо наморщил лоб бородач.

— Неважно, — отмахнулся рыжий, расстёгивая последнюю пуговицу на

машиной рубашке, и распахивая её.

— Ух ты! — удивился громила.

— Ты что, женской груди ни разу не видел? — удивился удивлению громилы

рыжий.

— Груди то я видел, и получше, чем эти пупырышки… — пробасил бугай. Но

что это на них такое натянуто? — недоумённо уставился он на лифчик.

— Ну, может, ей стыдно, что не отросло ещё, и она того… её прячет?
–

недоумённо отозвался рыжий. — Ты мне лучше скажи, что у ней вот это

такое?… — склонился над Машиной грудью.

— Где? — громила тоже заинтересованно нагнулся, причём приятели чуть не

треснулись лбами… — Дракончик нарисован… Помню, Боров что-то такое

говорил… А! Это знак этого… Как его там… Ордена! Боров говорил, что

людей с таким знаком убивать нельзя! Орден обязательно отомстит!

— А мы убивать и не будем… — успокоил подельника рыжий… Так,

попользуемся только чуть-чуть… Раз она сама к нам пришла.

В это время Маша открыла глаза и, увидав над собой две довольно гнусные

рожи, испуганно ойкнула.

— Во! Очухалась! — обрадовался рыжий. Бесчувственную-то неинтересно…

А если ещё сопротивляться начнёт… — бандит мечтательно закатил глазки.
–

Страсть люблю, когда сопротивляются!

— Да как же она сопротивляться-то будет? — резонно возразил бородач, — Мы

ж ей руки-то связали…

— А мы развяжем!… - осклабился рыжий, небрежно переворачивая девушку

на живот.

Вите ничего не оставалось делать, как слушать этот неспешный разговор, и

смотреть, что бандюки делают с Машей. От слова к слову, от движения к

движению 'лесных братьев', чувства растерянности и беспомощности,

охватившие его после прихода в сознание, отступали. Взамен волнами

накатывала обида и злость. На бандитов, относившимся к своим пленникам,

как к двум кускам мяса, на гнома с эльфом, оставивших его с Машей одних в

незнакомом лесу, на Машу, не побежавшую сразу за подмогой, на себя, как

оказалось, не способного защитить не то, что девушку, но даже себя.

Злость рождалась в груди, волнами прокатывалась по телу, отражалась от

кожи и стекалась на кончики пальцев рук, которые начали неприятно зудеть…

'Пальцы!' — Витя вспомнил: что бы он ни колдовал — и файерболы, и луч