Шрифт:
— Есть, над чем поурчать… — неопределенно ответил Инквизитор.
— Не забывай о зрелищности. Это как приправа к изысканному блюду, — Желтовский назидательно поднял палец.
— А певцы на что? Пусть блеют…
Инквизитор не договорил, дверь распахнулась, и в комнату ввалился Орас.
— Пришел поглядеть на ваше шоу, — проговорил он, ухмыляясь. — Что же меня не позвали?
Орас был пьян и весь расхлюстан. Слово «расхлюстан» относилось не только к одежде. Лицо его было помято, двухдневная щетина, глаза мутны. Таким хозяина Желтовский никогда прежде не видел.
— Вы были заняты, — с преувеличенным сочувствием в голосе залопотал управляющий. — Предвыборная горячка, знаете ли… Мы так переживали…
— Разумеется, переживали, — хмыкнул Орас. — А голосовали за господина Суханова.
— Клянусь, что я… — Желтовский прижал руки к груди.
Орас отмахнулся, давая понять, что выборная тема его больше не волнует.
— Все сообща сморозили глупость. И самое противное то, что нам не дадут ее исправить, — Орас вопросительно глянул на молчаливого гостя.
— Инквизитор, — представился тот и слегка наклонил голову.
— Надо же. А я думал, что эта профессия устарела. Так что же за шоу по вечерам?
— Пока что пробные спектакли. Но перспектива большая, — затараторил Желтовский. — Лучше всего самому посмотреть.
— Непременно, — кивнул Орас.
Инквизитор внезапно нагнулся к нему и шепнул:
— Вас погубила Лига. Сговоритесь с ними — и вас пощадят. Они иногда щадят — случается…
— Вас пощадили?
Инквизитор передернулся.
— Вечером приходите. Не пожалеете. Зрелище незабываемое, особенно для такого человека как вы.
— Я приду. Непременно. Постарайтесь меня не разочаровать.
21
Дрожащий звонок разорвал спертый воздух. Над тумбочкой Маго вспыхнул и зловеще замигал красный огонек. Маго, в черном шелковом лифе с красной выпушкой коротенькой юбочки и в золотистом трико привстала и замерла, глядя в черный оскал зеркала.
— Опять начинают с меня, — она со злостью швырнула пуховку в коробку с гримом. — Я что-то вроде аперитива для поднятия аппетита.
— Замечательный аперитивчик, — причмокнул губами Стас.
— А твои куплетики — за что сойдут они? Котлета или поросенок с кашей? — фыркнула Маго.
— Разумеется, поросенок, никак не меньше, — приосанился Стас.
Он знал, что Маго нельзя есть за шесть часов до спектакля, и разговор о еде ее нервировал. Но в уборной всегда говорили о еде. Даже, когда делали вид, что говорят о чем-то другом.
Черная плотная занавеска в дверном проеме дрогнула, появилась голова Инквизитора. Он был уже в цилиндре и фраке, рука в белой перчатке сжимала бутафорский хлыст.
— Маго, — прошипел Инквизитор, — тебя что, на аркане надо тащить?
— А вот и наш знаменитый волк! — хихикнула Маго. — Бедные поросятки, тряситесь! Сегодня вас непременно сожрут…
— Скорее, — Инквизитор ухватил ее за локоть. — Там Пава уже визжит и машет ногами.
Стас прислушался. В зале возбужденно бацала музыка. И слышался голос. Похоже на пение.
Маго обреченно махнула рукой и, вихляя бедрами, направилась к выходу.
— Надеюсь, на сцене ты кончишь так же быстро, как и в постели, — шепнула она Инквизитору. Но так громко, что все в уборной ее слышали.
Инквизитор на ее шуточку не обратил внимания. Продолжая одной рукой придерживать Маго, он повернулся и ткнул Лизку хлыстом в плечо:
— Ты — после Стаса.
Черная занавеска запахнулась, и скрыла Инквизитора и Маго.
— Маго для них находка — чуть Инквизитор оскалит зубы — она уже потекла… — В голосе Лизки сочился яд как минимум кобры. Или гюрзы. — Недаром ей платят сто баксов за выход, как путане в «Мастерленде».
Самой Лизке платили пятьдесят. При этом она доказывала, что может выделять энергопатии столько же, сколько и Маго, просто себя жалеет и здоровье бережет. Стас улыбнулся в ответ, но язвить не стал — Лизка не понимала шуток, в отличие от Маго.
В коридорчике по-кабаньи зацокали каблуки. Это Пава возвращалась из зала. Обычно «примадонна», добираясь до своей отдельной крошечной уборной, громко матюгалась. Но сегодня было тихо. В зале тоже воцарилась тишина.
Внезапно крик разрезал воздух, и вновь наступила тишина: публика в зале замерла, ожидая.
— Началось, — шепнул Стас и, отвернувшись к стене, перекрестился. Когда начинался спектакль, его всегда охватывала дрожь.
Он сделал вид, что рассматривает новенький плакат «Мартинарий-шоу».