— Ага, — хмыкнул Орас. — В собственной ванной. Твоей любимой, с черным кафелем. Пришел искупаться, а она сидит на дне и ухмыляется. Ты не знаешь, почему крысы так любят смеяться?

— У тебя здесь противно, — заметила я, оглядываясь.

— Публике нравится.

— Фриволеры в большинстве?

— Только фриволеры. Остальные либо сидят дома, либо заказывают отдельные номера. Но не здесь.

— Фриволеры больше тебя не громят?

— Тогда им некуда будет ходить. Это единственное место в городе для них. Но мебель и стекла бьют постоянно, — Орас подался вперед и проговорил со странной улыбкой. — И потом… я стал для них не опасен, — он улыбнулся еще более фальшиво. — А ты неплохо выглядишь, Ева. Только куртка у тебя дурацкая. Похожа на спецодежду ассенизатора.

— Ты угадал. Всю жизнь занимаюсь копаньем в дерьме.

— Неужели «Око» еще процветает? Ах, да… Вы приняли мой чек, значит, господин Суханов еще не прикрыл вашу лавочку.

— Сейчас «Око» нужнее, чем прежде. Вот если бы оно в самом деле излучало милосердие! — я вновь окинула взглядом кафе и покачала головой. — Знаешь, втайне я мечтала о другом. Мечтала, что ты построишь город в городе, соберешь людей и защитишь их от убийц, бандитов и вымогателей, и прежде всего — от погонял, выжимающих из них энергопатию до последней капли. Как когда-то Валенберг спасал евреев от фашистов. Создал бы свой благословенный город Ораса, как когда-то были «дома Валенберга». Несколько лет я просто бредила Валенбергом, даже сочинение про него писала в школе. Но училка, видимо, обожала совсем других героев и влепила мне за мой опус «тройбан».

Андрей покачал головой.

— Ева, ты всё еще ребенок. Пишешь сочинения и ждешь оценки. А я, к сожалению, вовсе не Валенберг. И сочинения в школе писал совсем на другую тему. Мы с тобой, Ева, из разных эпох. Но оба пострадавшие.

— Да, ты откармливаешь фриволеров в своем кафе.

Если он и обиделся, то самую малость. Гораздо меньше, чем я ожидала. Вместо того, чтобы вспылить, он взял меня за руку и глянул в глаза так, как смотрел прежде.

— Ты сильно переменилась. Я даже не ожидал.

— Как и ты.

— Послушай, Ева, я хочу тебя нанять.

— Хочешь стать клиентом «Ока»?

— Нет, мне нужен проводник.

— Куда же я должна тебя отвести?

— Туда, куда ты знаешь дорогу. А я нет.

Я не сомневалась, что он говорит о Великом Ординаторе. И возле того дома он очутился вовсе не случайно. Но… не осмелился войти. Я не стала выяснять, почему, просто спросила:

— Когда?

— Сегодня вечером. Я заплачу за риск.

— Разве мы рискуем? — лично я пока не чувствовала пока никакой опасности.

— Мы смертельно рискуем.

Значит, он знал нечто такое, чего не знала я. Выходило, каждый получил по одной арбузной корке. Вопрос — получится ли из них вновь целый арбуз — оставался открытым.

С сомнением я оглядела фриволерский костюм Ораса.

— Тебе лучше переодеться. Хозяин вряд ли будет рад гостю в таком наряде. А фриволеры всё равно не примут тебя за своего. Ты слишком стар.

— Ева, ты умнеешь прямо на глазах.

Его тон подразумевал одновременно и насмешку, и комплимент, но это меня не задело.

Мы поднялись наверх, в жилую часть дома. Здесь почти ничего не переменилось, разве что добавилось холодности, какого-то равнодушного неуюта. Стало меньше мебели. Исчезли шторы, из заменили виниловые жалюзи. В коридорах по углам поселилось гулкое эхо.

— Где Олежка? — спросила я, оглядываясь.

— Отправил его подальше. Ему нечего делать в городе.

— Он тебе больше не нужен? Прежде ты готов был за него драться зубами и когтями.

Андрей сделал вид, что не слышал вопроса.

— Так что ты мне советуешь надеть? Костюм?

Я отрицательно мотнула головой:

— Слишком официально. Я бы надела что-нибудь легкое. Удобное, защитного цвета.

— И взяла бы оружие?

— Ты всё равно его носишь. Я, к примеру, тоже ношу с собой баллончик со слезоточивым газом.

— Разве мы собираемся на войну?

— А разве нет?

Он сбросил куртку, потом рубашку и вопросительно глянул на меня:

— Почему бы тебе не снять твою дурацкую куртку?

— По-моему, мы говорили о чисто деловой встрече.

— А по-моему — нет…

Андрей шагнул ко мне, и, едва его руки коснулись меня, стена отчуждения рухнула, будто током пробило многодневную окалину непонимания. Я обхватила его за шею и принялась целовать как сумасшедшая, приговаривая: «Бедный мой, бедный…» Прежде я восхищалась им. Теперь осталась лишь острая жалость. Но сейчас — мне казалось — я любила его еще сильнее. Он стиснул меня в объятиях, будто хотел задушить, и я вновь подумала: «Бедный…» Разве физическая сила может заменить несуществующий душевный порыв? Ибо сердце его было мертво — это я чувствовала точно. Ему казалось, что теплотой моего тела он может отогреть свою душу. Как я желала, чтобы это в самом деле произошло. Но когда волна чувственного наслаждения спала, не осталось ничего, кроме обжигающего прикосновения смятых простыней и ощущения непереносимой пустоты. Я заплакала — так мне было больно. За него…