– Зачем? Не лучше ли быть снисходительнее друг к другу? Решив, что поедет на праздник из дома на Второй линии, Гэндзи сразу же отправился туда. Повелев Корэмицу распорядиться, чтобы подготовили кареты, он перешел в Западный флигель.

– А как дамы, готовятся ли к выезду? – спрашивает он, с улыбкой глядя на принаряженную юную госпожу. – Поедемте вместе.

Гладя девочку по пышным блестящим волосам, Гэндзи говорит:

– Давно уже вас не подстригали. Надеюсь, что день сегодня благоприятный [10] . – И, призвав почтенного календарника, о том справляется.

– Сначала дамы, – шутливо распоряжается он, глядя на прелестных девочек-служанок. Подстриженные концы их густых волос, живописно распушась, падают на затканные узорами верхние хакама и красиво выделяются на их фоне.

– А госпожу я сам подстригу, – говорит Гэндзи.

– Какие густые волосы, даже слишком. Что же будет потом? – И он принимается стричь. – Даже у женщин с очень длинными волосами волосы обычно бывают у лба короче. А у вас все пряди одинаковой длины. Это, пожалуй, не так уж и красиво.

Закончив подстригать, он произносит:

– Пусть растут до тысячи хиро [11] .

А кормилица Сёнагон, растроганная до слез, думает, на него глядя: «Чем заслужили мы такое счастье?»

произносит Гэндзи.

пишет юная госпожа на листочке бумаги – весьма искусно, но все еще с той долей детской непосредственности, которая в сочетании с незаурядной красотой всегда восхищала Гэндзи.

И в этот день кареты стояли так тесно, что не оставалось ни клочка свободной земли. У Императорских конюшен Гэндзи пришлось остановиться, ибо двигаться дальше не было возможности.

– Похоже, что здесь разместились кареты высших сановников. Как шумно! – проговорил Гэндзи в некотором замешательстве.

Тут из кареты, судя по всему, принадлежавшей какой-то знатной госпоже и до отказа наполненной дамами, призывно помахали веером.

– Не желаете ли стать здесь? Мы можем подвинуться.

«Это что еще за любительница приключений?» – удивился Гэндзи, но, поскольку место было и в самом деле подходящее, распорядился, чтобы кареты подвинули туда.

– Как сумели вы так удачно устроиться? Не могу не позавидовать, – велел передать Гэндзи, а дама прислала в ответ изящный веер, в сложенной части которого было написано следующее:

Да, не проникнуть за вервие запрета [13] ».

Гэндзи узнал почерк – то была та самая Гэн-найси-но сукэ. «Поразительно, до каких пор будет она вести себя так, словно годы над ней не властны?» – с неприязнью подумал он и ответил довольно резко:

Почувствовав себя обиженной, Гэн-найси-но сукэ тем не менее сочла возможным передать ему такое послание:

Поскольку Гэндзи приехал не один, шторы в его карете оставались все время опущенными, и многие были весьма взволнованы этим обстоятельством. «Совсем недавно господин Дайсё предстал перед нами во всем блеске своего парадного облачения. Сегодня же он приехал как простой зритель. Жаль, что нельзя взглянуть на него. Кого прячет он в своей карете? Вряд ли это незначительная особа…» – гадали собравшиеся.

«Что за нелепый разговор о цветах?» – недовольно думал Гэндзи. Право, не будь эта дама такой бесцеремонной, она наверняка воздержалась бы от продолжения, хотя бы из уважения к его спутнице.

Немало горестей выпало на долю Рокудзё-но миясудокоро за прошедшие годы, но никогда еще она не была так близка к отчаянию. Недавние события убедили ее в том, что Гэндзи окончательно охладел к ней, но уехать, порвав с ним, она не решалась, страшась беспомощности, одиночества и насмешек. Остаться в столице? Но тогда она наверняка сделается предметом беспрерывных нападок и оскорблений… Жестокие сомнения денно и нощно терзали ее душу. «Рыбу ловит рыбак, и качается поплавок…» (74) Ей все казалось, что она и сама безвольно качается в волнах, и в конце концов она почувствовала себя совсем больной.