Таких людей, как Микеле Каватайо. [37] Меня учили не говорить плохо о мертвых. Но он был кровожадным убийцей, у него было злое сердце, и то, что он творил, доставляло ему удовольствие. Когда я с ним познакомился, он еще дружил с Пьетро Торреттой и было видно, что он любой ценой хочет пробиться вверх. Меня он даже не замечал, по сравнению с ним я был ничто, поэтому всякий раз, как я с ним встречался, я мог беспрепятственно за ним наблюдать. И я слышал, что он говорил и как он это говорил. Тогда-то я и понял, что никогда не стану важным боссом.

Не только потому, что я — чужак. Даже если бы я родился в Палермо, мне бы это не удалось. Я сходил с ума по своей невесте, питал почтение к родителям, хотел хранить верность принявшей меня Семье так же, как я был верен Доктору. А кроме того, я любил прогуливаться по берегу моря, болтать с людьми и мне нравилось многое другое, потому что я был еще молод, а отчасти и потому, что таким уж родился.

Однажды я видел, как Каватайо выскочил из своего автомобиля, разъяренный, как дикий зверь, из-за того, что владелец какой-то другой машины не уступил ему дорогу. Тот был в шляпе и походил на банковского служащего. Ему было, наверно, за пятьдесят. Каватайо сбил его с ног, тот упал на мостовую, и он чуть не до смерти забил его ногами, даже не вынув рук из карманов пальто. А когда притомился, плюнул на несчастного и крикнул, чтобы тот убирался в свой банк и разменял его плевок.

Я смотрел и вспоминал тот день, когда Доктор и Кортимилья привезли меня в Палермо. Наша машина чуть не сбила какого-то мотоциклиста, и тот нам крикнул «Рогатые!». Я хотел выскочить и набить ему морду, но Доктор расхохотался, а Кортимилья удержал меня за руку и тоже стал смеяться. «Что ты делаешь, Джованнино! Неужто хочешь его прямо тут укокошить?»

Каватайо и такие, как он, не знали, что такое друзья, море, Семья. Эти люди из тех, кто открывает огонь, не заботясь о том, что может попасть в женщин и детей, кто начиняет машины взрывчаткой, строчит из автоматов, не думая о тех последствиях, которые такие поступки могут иметь для их Семьи и других Семей. Такие люди, как он, как Филиппо Маркезе, братья Барбера и многие другие, внушая всем страх, за несколько лет делали карьеру. Никто не мог питать к ним доверия. Никто не знал, что они замышляют и что они делают. Это были животные.

Как бы то ни было, Козентино был прав, потому что меня действительно никто не искал. Я вел себя осторожно, все время оглядывался по сторонам, но ни разу мне не показалось, что за мной следят. Также и полиция, видно, махнула на меня рукой, и я без особого труда получил обратно разрешение на оружие. Я значился «подозрительной личностью», но против меня не было никаких улик и я по-прежнему оставался «лицом, не имеющим судимостей». Потом, в начале 1964 года, арестовали Лиджо и многих других Корлеонцев, почти всех стоящих «пиччотти». И это меня успокоило куда больше, чем рассуждения Козентино. Я предполагал, что за решеткой они останутся недолго. Но пока их держали в тюрьме, у них хватало своих забот и им было не до меня. А так как, пока я шутил и балагурил, незаметно приближалось мое тридцатилетие, я решил, что пора мне жениться.

Но об этом я хотел бы рассказать потом.

Тем временем я начал кое-что зарабатывать. С магазином тканей через полтора года пришлось расстаться, так как его закрыли. Тогда Диана дал мне разрешение войти в компанию с одним промышленником из Багерии, который производил свинцовые трубы для жилого строительства. Я ходил по мелким строительным предприятиям, принадлежавшим людям, у которых не было за спиной друзей, и объяснял, что наши трубы лучше всех других. Работа непыльная, хотя в итоге денег набегало не слишком густо. Потом мой компаньон погиб в аварии, разбившись на своей «ламбретте». [38]

Однако к тому моменту я перешел в десятку [39] Козентино и мое положение изменилось. Тогда в Палермо вовсю процветала контрабанда сигаретами. Крупных партий я даже не видел. Самое большее, меня посылали для установления контактов или для охраны при перевозке. Цены мы устанавливали выгодные, иногда в виде премии перепадала пара-другая «простынь». [40] На мелкие же партии время от времени выдавали лицензию. Тогда отобранные для осуществления «операции» «пиччотти» договаривались с владельцем баркаса. Он должен был выйти за ящиками с сигаретами в открытое море и сразу же их оплатить. Только однажды береговая охрана перехватила баркас — и плакали наши денежки. Но обычно все шло как по маслу. Перевозка в грузовиках всегда проходила нормально, а когда мы привозили товар, нас ожидали приятно хрустящие бумажки. Дело было нехитрое: жаль, что нельзя было им заниматься раза три в неделю.

Однако мне лицензии доставались реже, чем остальным. Козентино носил меня на руках, но в таких делах не мог мне потворствовать, потому что в первую очередь полагалось учитывать интересы старших по возрасту и коренных палермцев. Но иногда он посылал меня к кому-нибудь, кто нуждался в верном человеке для «сведения счетов». Это тоже была нетрудная работа. Дело шло о разных распрях между торговцами или земледельцами, о тех случаях, когда кто-то хотел отомстить за кражу или обиду. Все в таком роде. Размер платы устанавливался в каждом отдельном случае, и деньги целиком шли мне. Я умел заставить платить себе хороший гонорар. Не говоря ничего прямо, я намеками давал понять, что дело это было трудное и опасное, что мне угрожали оружием. Но это было самое большее, что я мог сделать, чтобы взвинтить цену: с тем, кто просит защиты и платит за это, следует вести себя, как с другом.

Как бы то ни было, но война кончилась и для всех наступили золотые денечки. Шлюхи на Виа Рома стоили десять тысяч, а уличные банкометы, зазывавшие сыграть в «Три листика», не принимали ставок меньше тысячи лир. Но я не играл даже в «Три листика». Более того, именно моя нелюбовь к картам навела меня на хорошую мысль. С разрешения Козентино мы с одним парнем, которого звали Нцино [41] , ходили по некоторым барам, где, как мы знали, играли на деньги, и выдавали себя за полицейских. У нас был опыт внезапных вторжений и проверок документов: мы-то хорошо знали, как это происходит. Имя, фамилия, конфискация игральных карт и денег. Еще лучше было, если в баре имелся запасный выход: при одном только опасении, что их могут застукать легавые, все моментально смывались. Вот тут можно было вовсю позабавиться и ни с кем при этом не воевать: игроки был народ простой, ничего не представлявшие собой люди, а бары не имели «защиты». Один раз на столе осталось почти восемьсот тысяч лир. Таким образом, деньги, которые я откладывал про запас, все росли.