Он стал звонить по другому телефону. По аппарату, стоявшему в церковном приходе рядом с его домом. Священник, поджидая его, приводил в порядок комнату, приносил кофе и исчезал, чтобы не мешать. Я слушал и помалкивал. И размышлял. Дон Нино разговаривал с Римом: важные шишки из парламента и министерств. И у него в записной книжке имелись секретные номера всех этих господ. Сначала его предупредили насчет подслушивания телефонных разговоров. Потом информировали, как идет расследование: кто судья, ведущий следствие, какими уликами он располагает. В следственном отделе у него был кто-то, кто каждые два-три дня ему звонил и подробно докладывал о всех новостях. Так что он прекрасно знал, чего ему следует опасаться, и успевал вовремя самым наилучшим образом улаживать свои дела.

Я думал о Маркизе, Индзерилло, Каватайо, о всех тех, кто искренне верил, что командует благодаря тому, что хорошо стреляет. Да куда там «Калашникову»! Телефонный аппарат был лучше всякого «Калашникова». И тогда как дон Нино и другие ему подобные, стоило им захотеть, могли нанять всех Каватайо, каких только душе угодно, этим парням с автоматами оставалось лишь выпрашивать у них жалкие подачки. Я начал сомневаться, все ли понимал даже Стефано.

Только одни Корлеонцы сумели заставить с собой считаться. Они, когда стреляли, не обращали внимания, сколько звездочек на погонах. И в конечном счете дон Нино и его друзья перепугались и постоянно старались их умаслить. Я был свидетелем и того, как он говорил с теми, кто скрывался от закона; с одним из них он назначил встречу однажды субботним вечером: мне это запомнилось потому, что слышал, как они сговаривались по телефону, я подумал, что, наверно, придется идти с ним и мне. Но уж не помню почему, мне идти не пришлось, и я не знаю, о чем там шел разговор.

Неожиданно дело с расследованием приняло опасный оборот. Дон Нино все время нервничал и однажды вечером в своем кабинете разорался на своего адвоката, упрекая в том, что тот не в состоянии ничего придумать, чтобы дать ему хоть немножко спокойно передохнуть.

— Тебя в любой момент могут притянуть за принадлежность к преступной организации, — говорил адвокат. Он повторил ему это три, четыре, пять раз. И оказался прав, ибо против дона Нино было выдвинуто именно такое обвинение и все газеты подняли страшный шум. Сказать по правде, обвинение насчет преступной организации судьи извлекают из ящика, когда у них ни хрена нет улик, позволяющих арестовать того, кого они хотят упрятать за решетку. «Это такая штука, которая может значить все и вместе с тем абсолютно ничего — все зависит от того, как повернуть», — однажды объяснил мне адвокат Семьи.

Однако обвинение было не так уж безобидно. Дело в том, что расследование против таких влиятельных людей, как кузены Сальво, по этой статье могло быть открыто любым судьей в городе, где они проживают. Все говорили, что их привлекают в связи с лотерейными конторами, но я слыхал, что они этими конторами уже не занимаются с 1982 года, когда уже проводилось следствие и были выдвинуты обвинения против важных шишек из областных органов власти.

На следующий день я сопровождал дона Нино на виллу по соседству с той, где провело рождественские праздники семейство Бушетты. Он вел машину не спеша и беседовал со мной. Сказал, что этот возглавивший следствие судья может его скомпрометировать, что он просто не знает, что делать. Интересовался, попадал ли когда-нибудь Стефано в подобные переделки. Это был странный вопрос; ведь они со Стефано были близкими друзьями, такие вещи он должен был знать сам, и ему ни к чему было спрашивать меня. Но тут я понял, куда он клонит этот разговор.

— Дон Нино, — сказал я, — я никогда не стрелял в судей. Кроме того, это такая работа, которую не делают в одиночку. Нужно подходящее оружие и подходящие ребята, а пока что это все имеется только у Корлеонцев…

Я хотел добавить, что при всем моем к нему уважении я, однако, не собираюсь участвовать в подобном деле. С ним я мог себе позволить так разговаривать. Но он расхохотался и не дал мне закончить.

— Да я, Джованнино, не это хотел сказать. Ты что, принимаешь меня за Аль-Капоне?

Больше мы к этому не возвращались. Дело было в первых числах июня. Несколько дней спустя убили капитана Д’Алео. Теперь офицеры карабинеров превратились в мишень для упражнений в стрельбе: Руссо, Базиле, Д’Алео, не говоря уже о генерале. Теперь уже никто не удивлялся. Началась настоящая бойня.

Я тоже уже не удивлялся. Я и сам не знал, суждено ли мне уцелеть, и не строил никаких планов на будущее. Жил сегодняшним днем, но глаза всегда держал открытыми. Когда я был вместе с доном Нино, то чувствовал себя в безопасности, но стоило остаться одному, предпринимал все меры предосторожности, какие только возможно. Всматривался в лица всех встречных и то и дело оглядывался, чтобы убедиться, что за мной никто не следит.

В середине июля дон Нино сказал, что я могу взять несколько дней отпуска и поехать к себе в селение. Я-то, сказать по правде, предполагал побыть немножко на море, поваляться на пляже у Мыса Дзафферано. Но ему обязательно хотелось отправить меня в селение, и я подумал, что это подходящий случай поглядеть, как там идут дела, и немножко подремонтировать дом. Я заметил на потолке пятна сырости и хотел позаботиться о ремонте до наступления осени.

Из осторожности я поехал не по автостраде, которая иногда может стать капканом, из которого не выберешься. Немного не доезжая до Санта Катерины Виллармозы, я увидел стоящую на дороге «126», а рядом женщину, пытавшуюся сменить спустившее колесо. Она жестом попросила меня остановиться. Других машин не было видно, вокруг простиралось открытое поле. Я спросил, что случилось.

— Мне никак не сменить колесо, и я поранила руку…

Рана у нее была глубокая — от середины ладони до запястья. Я перевязал ей руку своим платком, болтая о том о сем, чтобы отвлечь ее. Она была школьной учительницей, одной из тех веселых и неунывающих старых дев, которые привыкли прекрасно обходиться, без мужа.

На вид ей было примерно лет сорок пяти. С рукой в таком состоянии она не могла вести машину, и я отвез ее домой на своей. Она жила одна на верхнем этаже старого дома, соседей у нее не было.