Она угостила меня кофе и рассказала, что родом из Рандаццо, сирота, а ее сестра, единственная родственница, директор школы не то в Риме, не то возле Рима. Если бы не нос, она, бедняжка, была бы даже совсем недурна.

— Если вам ничего больше не нужно, я, пожалуй, поеду, — сказал я после того, как мы с ней поговорили, и так как она настаивала, чтобы я еще немножко посидел, то ляпнул первую пришедшую мне в голову глупость.

— Если я у вас засижусь, то бог знает что подумают люди…

— А что они могут подумать? Тут, кроме мышек, никого и нет. А потом ведь я не из этого городка, пусть болтают, что хотят, тем хуже для них.

И засмеялась. А я не смеялся. Я глядел на нее и размышлял. Может, меня вновь ждет такое времечко, когда понадобится тихая «норка». А лучше этой разве я могу где сыскать?

— Меня зовут Джованни…

Я провел у нее два дня. Больше оставаться не мог. У синьорины Маргериты аппетит был, как у молоденькой девчонки, хотя она далеко уже не была девчонкой. Она заставила меня клясться всеми святыми, и, так как я сказал, что женат и отец четверых детей, она не спросила у меня ни адреса, ни телефона.

— Когда буду возвращаться в Палермо, я опять заеду.

— А когда это будет?

— В начале августа, — сказал я, просто чтобы что-то ответить. И в самом деле, так оно и получилось. Несколько дней спустя после этого в Палермо сыграл в ящик тот судья, который хотел засадить дона Нино. [60] Поэтому я подумал, что он, наверно, уже вернулся в свой кабинет с кондиционером и ему не терпится меня увидеть.

И тотчас пустился в обратный путь.

Мне не хочется рассказывать о последних месяцах своей жизни в Палермо. Я чувствовал, что вот-вот что-то должно произойти, и жил в постоянном ожидании. Я шел к дону Нино, сидел и ждал. Теперь я уже не беспокоился о том, что должен охранять его жизнь. Я понял, что — пока — его не хотят убивать.

— День прошел — и слава богу, Джованнино, — нередко повторял он.

Я глядел на него и размышлял. Все-таки наивный он был человек, этот дон Нино. Он привык к легкой жизни, к тому, что впереди его никогда не ожидают никакие трудности, — всегда шагал, словно под горку, а при первом же подъеме уставал и падал духом. И когда начинал нервничать, становился многословным, говорил без конца, чтобы отвести душу. Я уж позабыл все то, что он мне выкладывал и что я слышал, когда он беседовал по телефону. Беспокоясь за свое будущее, он теперь непрерывно жаловался и перечислял всех тех, кто получал в свое время от него и его друзей деньги и разные милости, — послушать его, таких было чуть ли не пол-Сицилии.

Когда в начале октября посыпались ордера на арест и начался большой процесс, мне вспомнились его рассказы. Я читал списки обвиняемых и лиц, разыскиваемых полицией: дон Нино называл имена депутатов, чиновников областных органов власти Сицилии, промышленников, мэров, а также и нескольких судейских и полицейских чинов. Но почти все они сумели остаться чистенькими.

Что касается меня, то я-то водился с людьми попроще — с тюремными надзирателями, почтовыми служащими, курьерами, таможенниками.

Но никого из них и из тех, кого называл дон Нино, в клетке [61] на судебном процессе пока что я не обнаружил. Одни лишь «люди действия» да несколько наполовину выживших из ума стариков и множество несчастных, которые были совершенно ни при чем. За решетку попали сотня или две пистолетов. Так, по крайней мере, они хоть не будут больше стрелять. Но вместо каждого пистолета, который выбывает из обращения, сразу приходят на смену десять других. И всякий раз стоит осудить на пожизненное заключение какого-нибудь босса — как их называют журналисты, — так начинают скакать от радости те, кто мечтал занять его место.

В День поминовения мертвых я поехал в селение положить цветы на могилу отца и матери. Так как родственники не заботились менять лампадки и хоть изредка обметать надгробия, я платил сторожу и он ухаживал за могилами. Пользуясь случаем, мой двоюродный брат поинтересовался, каковы мои планы насчет аренды земельного участка, так как вскоре истекал срок договора.

— Ну как, возобновим?

— Не знаю, мне надо подумать, — отвечал я. Я хотел было уже сказать ему «да», но меня удержало какое-то предчувствие.

И в самом деле, не успел я вернуться в Палермо, как арестовали кузенов Сальво. Сообщение об их аресте произвело в Палермо впечатление разорвавшейся бомбы. Об этом сказали даже в «Последних известиях» по телевидению. Люди не могли поверить собственным ушам, и я уверен, что многие из тех, кто принадлежит к «высшему свету», наделали в штаны и бросились звонить своим адвокатам: «Что мне ответить, если спросят, был ли я с ними знаком? Может, сказать, что я их не знаю?» Не теряя времени, я тотчас отправился в банк, указанный мне доном Нино. Директор встретил меня свежий как роза. Он не знал, кого ему ждать первым, да, по-моему, это его и не слишком интересовало. Приеду я, он отдаст мне содержимое сейфа, — и дело с концом. А примчатся карабинеры — отдаст им — и тоже дело с концом.