Доктор Гордон расхохотался.

— Затем — и это было с его стороны хитрым и точным ходом — он поднялся на ноги и, обогнув собственный стол, устремился ко мне. Я не очень-то понимала, что ему нужно, и на всякий случай тоже встала.

Доктор Гордон схватился за руку, плетью висящую справа от меня, и пожал ее.

— Что ж, повидаемся через неделю.

Пышные, грудастые вязы образовывали тенистый туннель посреди кирпичных, красного и желтого цвета зданий на Коммонуэлс-авеню, и троллейбус полз по своей серебряной сдвоенной нити в сторону Бостона. Я подождала, пока он проедет, и, перейдя через дорогу, подошла к серому «шевроле», запаркованному на углу.

Я увидела, что моя мать наблюдает за мной с водительского места. Лицо ее было желтым, как лимон, и взволнованным.

— Ну, и что же доктор сказал?

Я закрыла за собой дверцу. Она не защелкнулась. Я открыла ее и шваркнула еще раз со всей силы.

— Сказал, что мне надо приехать к нему на той неделе.

Мать вздохнула.

Доктор Гордон брал двадцать пять долларов в час.

— Эй, девушка, как тебя зовут?

— Элли Хиггинботтом.

Морячок подстроился под мой шаг, и я улыбнулась.

Я подумала, что морячков на площади, должно быть, не меньше, чем голубей. Они вроде бы выскакивали один за другим из призывного пункта в дальнем конце Коммон, здание которого было и снаружи, и изнутри обклеено укрепленными на деревянных щитах сине-белыми плакатами с надписью: «Вступай во флот».

— А откуда ты, Элли?

— Из Чикаго.

Я никогда не была в Чикаго, но двое моих знакомых парней учились там в университете, и Чикаго представлялся мне именно таким городом, откуда прибывают тертые и лишенные предрассудков люди.

— Далеко же ты забралась.

Морячок обвил меня рукой за талию, и довольно долгое время мы с ним так и прогуливались по площади: он — поглаживая мое бедро через зеленую юбку колоколом, а я — загадочно улыбаясь и пытаясь ни единым словом не выдать того обстоятельства, что я на самом деле из Бостона и в любую минуту могу нос к носу столкнуться с миссис Уиллард или какой-нибудь другой из материных подружек, когда они пересекают Коммон после чаепития на Бэкон-Хилл или покупок в универмаге Филена.

Я подумала, что если я и впрямь когда-нибудь попаду в Чикаго, то непременно сменю имя и буду называться Элли Хиггинботтом. И тогда никто не узнает о том, что я пренебрегла стипендией в одном из крупных женских колледжей Восточного побережья, и прослонялась без дела целый месяц в Нью-Йорке, и отвергла предложение руки и сердца со стороны чрезвычайно солидного студента-медика, который когда-нибудь непременно станет членом Всеамериканской ассоциации врачей и будет зарабатывать кучу денег.

В Чикаго люди будут принимать меня такой, какова я на самом деле.

Я буду просто девицей по имени Элли Хиггинботтом, к тому же сиротой. Все полюбят меня за мягкий и кроткий нрав. Меня не будут заставлять читать книги и писать пространные сочинения о мотиве двойничества в творчестве Джеймса Джойса. И когда-нибудь я выйду замуж за мужественного, но нежного автомеханика и заведу с ним на свой коровий лад множество детей, не меньше, чем у Додо Конвей.

Если мне этого, конечно, захочется.

— А чем ты собираешься заняться, когда тебя демобилизуют? — неожиданно для себя самой спросила я у морячка.

Это была самая длинная фраза из числа произнесенных мною за весь разговор, и морячка она изрядно озадачила. Он сдвинул набок свою белую фуражку и почесал в затылке:

— Не знаю, Элли, просто не знаю. Может, поступлю в колледж. Нам ведь дают стипендию.

Я выждала. А затем задала наводящий вопрос:

— А тебе никогда не приходило в голову завести автомастерскую?

— Нет, — ответил морячок. — Вот это уж никогда в жизни.

Я искоса посмотрела на него. На вид ему было максимум лет шестнадцать.

— А ты знаешь, сколько мне лет? — мрачно осведомилась я.

Морячок ухмыльнулся:

— Нет, да и наплевать мне на это!

Я поняла, что он по-настоящему славный парень. Тип у него был нордический, и выглядел он довольно мужественно. И в то же время — девственно. Выходит, раз я такая простодушная, то ко мне так и тянет чистых, приятных во всех отношениях людей.

— А мне тридцать, — сказала я, чтобы проверить его реакцию.

— Да брось ты, Элли, тебе твоих лет не дашь!