И вот большая птица, составленная из них троих, снова взмыла в воздух, на сей раз не так легко, словно поглощенная ими чужанская еда повлияла на их летучесть.

Когда они пересекали Ферт-оф-Форт, уже начало смеркаться, но чем больше они забирали к югу, тем теплей и ласковей становился воздух, а потому они не спеша, преспокойно следовали по маршруту, обозначенному скоплениями светящихся точек — населенными пунктами чужан, все более частыми и приветливо мигавшими им снизу. И когда они приземлились на крыше двадцатичетырехэтажного дома, в маленьком садике, прилегавшем к квартире Нордвинд, то все трое испытывали легкое сожаление оттого, что их полет окончен.

Карликовые сосны, диковинные кустарники, мхи и лишайники покрывали голый каменный пол маленькой террасы такой густой порослью, будто все летевшие по воздуху пылинки понемногу осели здесь, превратясь в слой земли, откуда растения, овеваемые прохладным дыханием Нордвинд и орошаемые лондонской водопроводной водой, теперь черпали жизненные соки. Альпиноксу этот садик очень напоминал флору Гималаев, и Нордвинд согласилась, что некоторые семена она, возможно, подхватила на лету в тех краях, когда совершала свои дальние путешествия. Но более вероятным ей все же казалось, что семена занесло сюда из какого-нибудь декоративного садика, которые так любят разводить британцы.

— А может, с Оркнейских островов, — засмеялась она и сняла с плеча какое-то оперенное семя, упавшее на нее во время их прогулки по воздуху. Она бережно опустила его на уже заросшую землю и сказала: — Хотела бы я знать, приживется оно здесь или нет.

Сама квартира была просторная, но холодная; пожалуй, ее трудно было бы назвать уютной, если бы не разложенные везде и повсюду шкуры зверей — полярных медведей, песцов и лосей. Нордвинд предложила Альпиноксу и Амариллис Лугоцвет устраиваться поудобней, а сама пошла готовить для них угощение — холодное мясо, салат и эль.

И вот они сидели при свете толстых свечей, горевших в канделябрах из резной кости, и слушали пение молодого ирландца, который жил этажом ниже и каждый день в это время занимался вокальными упражнениями — пел, словно бард, длинные баллады. Нордвинд пробуравила в полу крошечную дырочку, прикрыв ее от нескромного взгляда только лишайниками, чтобы лучше слышать пение. Альпиноксу и Амариллис Лугоцвет музыка тоже пришлась по вкусу. Чем дольше они прислушивались, тем глубже погружались в размышления, особенно Амариллис: по ее лицу словно пробегали томительные желанья, мятущиеся в огне свечей.

— Ты не раздумала ехать на Авалон? — спросила Нордвинд подругу, когда пение смолкло, и поставила на стол бутылку темно-красного вина с затонувшего корабля. Она нашла ее на берегу Северного моря, недалеко от Скарборо.

— У меня по этой стране душа изныла, — прошептала Амариллис Лугоцвет. Альпинокс насторожился: он никогда еще не видел фею Нарциссов такой взволнованной.

— Тогда тебе, наверное, надо ехать, — сказала Нордвинд. — Завтра мы можем с тобой полететь в Уэльс и в бухте Кармартен подождать хрустальную ладью.

— А почему бы нам не полететь тотчас же? — спросил Альпинокс, которому прогулка на Оркнейские острова понравилась чрезвычайно.

— И сама не знаю, почему так устроено, — задумчиво ответила Нордвинд, — но до Авалона можно добраться только в хрустальной ладье.

— Хрустальная ладья, — сказала Амариллис Лугоцвет. — Я даже вспомнила заклятье, которым можно ее вызвать.

— Это значит, что ты действительно должна туда ехать.

— Да, — прошептала Амариллис, — должна, должна, должна.

Они постелили себе, каждый в отдельной комнате; благодаря густому красному вину с затонувшего корабля заснули быстро и не просыпались до самого утра.

Их не разбудил даже гул самолетов, который здесь, на такой высоте, заменял уличный шум, и когда все трое, примерно в одно и то же время, открыли глаза навстречу новому дню, Амариллис Лугоцвет — ее уже охватила дорожная лихорадка — первая побежала на кухню приготовить кофе и чай, при этом еще распевая во весь голос. Словно пение того молодого ирландца пробудило в ней самой напевы и мелодии, давным-давно канувшие на дно ее души и теперь с неодолимой силой рвавшиеся наружу.

— А я и не знал, что у вас такой прекрасный голос, — одобрительно сказал Альпинокс. — Я уж думал, что Прозрачная хоть в этом вас превосходит. Однако, как я слышу, дело обстоит вовсе не так. — И он лукаво усмехнулся.

Амариллис Лугоцвет пока еще не настолько отдалилась от него, чтобы оставить подобную колкость без ответа.

— Да уж конечно, — заявила она. — Я ведь не сижу по ночам на утесах и не заманиваю своим пением безрассудно-отважных юношей, — не вижу смысла портить свой голос из таких низменных побуждений. Если я пою, то для собственного удовольствия, а не ради каких-то побочных целей и не из корысти.