— Как скажете, — молвил он. И исчез.

Вот сейчас он стоял тут — два фута омерзительной грубости, а теперь Мона оказалась на улице в полном одиночестве. От внезапности его исчезновения, полного жути, у нее подкосились ноги, и она оперлась рукой о стену, пока головокружение и слабость не прошли.

«Да уж, нализалась, так нализалась», — подумала она, отталкиваясь от стены.

Мона заглянула в проулок. Никого. Снова ткнула ногой ворох газет. Ничего. Наконец она пошла по тротуару вперед, но нервничая, прислушиваясь к любому шороху, ощущая незримую слежку. Мона была уже почти у своего дома, когда вспомнила, что человечек говорил о способности становиться невидимым.

Невозможно.

Но что, если…

В конце концов она вошла в телефонную будку и позвонила Джилли.

— Мне уже поздно передумать? — спросила она.

— Вовсе нет. Возвращайся.

Мона прислонилась к стенке и сквозь стекло осмотрела улицу. Проехало два-три такси. В дальнем конце улицы она углядела парочку и проводила ее взглядом до угла.

Насколько она могла судить, человечка, сопливого или нет, нигде не было.

— Ничего, если я приведу с собой невидимого друга? — спросила она.

Джилли засмеялась.

— Конечно. Я ставлю чайник. Твой невидимый друг пьет кофе?

— Я его не спрашивала.

— Ну, что же, — сказала Джилли, — если у тебя или у него глаза слипаются, как у меня, кружка кофе будет в самый раз.

— Не помешает и что-нибудь покрепче, — пробубнила Мона, повесив трубку.

Иногда я думаю о Боге, как вот об этом коротышке: сидит где-нибудь в открытом кафе и понять не может, каким образом все это вышло из-под Его контроля. Намерения у Него были наилучшие! Однако все, кого Он сотворял, имели свое собственное мнение, и Он обнаружил, что не способен укрощать их противоборствующие устремления. Попробовал сотворить рай, но тут же убедился, что свободная воля и рай несовместимы, так как каждый твердо знает, каким именно должен быть рай. На собственный вкус, конечно.

Но чаще, когда я думаю о Нем, мне представляется кот: чуть-чуть таинственный, чуть-чуть в стороне и надо всеми, и он никогда не приходит, когда его зовут. И еще, по моему мнению, Бог всегда «он». Новый Завет не оставляет никаких сомнений, что мужчины — деятели, а женщины могут быть только девственницами или блудницами. В глазах Бога нам дано существовать только где-то в промежутке между двумя Мариями — Матерью Иисуса и Магдалиной.

Так что это за религия? Что это за религия, игнорирующая права половины земного населения только потому, что у этой половины якобы вместо пениса одна зависть? Религия, управляемая мужчинами. Сильными, смелыми, безупречными. Клубом старых выпускников, написавших этот Завет и установивших законы.

Я бы хотела отыскать Его и спросить: «Значит так, Бог? Нас действительно клонировали из ребра, и раз мы созданы готовенькими, то не можем быть сильными, смелыми, безупречными?»

Но это лишь часть неполадок в мире. Еще следует спросить, зачем нужны войны, страдания, болезни?

Или никакого объяснения не существует, а Бог недоумевает, как и все мы? И Он, наконец, махнул на все рукой и просиживает все дни в кафе за чашечками крепчайшего «эспрессо» и наблюдает, как мимо движется мир, а Он к нему больше никакого касательства не имеет? Навсегда умыл руки?

У меня к Богу тысячи вопросов, но Он и не думает на них отвечать. Может, Он все еще прикидывает, какое место я занимаю между двумя Мариями, и не ответит, пока не выяснит. А может, Он не видит меня, не слышит и вообще обо мне не думает. Может, в Его версии мира я вообще не существую.

Или, если Он похож на кота, значит, я птица, и Он просто выжидает минуту, чтобы меня сцапать.

— Но ты, правда, мне веришь, ведь так? — спросила Мона.

Они с Джилли сидели на диванчике в оконной нише чердачной мастерской Джилли и прихлебывали кофе из толстых фаянсовых кружек под тихую фортепьянную музыку, льющуюся с пластинки Мицуко Ушиды. Мона еще никогда не видела, чтобы мастерская была так тщательно прибрана. Полотна, которым не нашлось места не стене, были аккуратно составлены в сторонке. Книги вернулись на свои полки, вымытые кисти лежали рядками на рабочем столе, тюбики с красками уложены по цвету в деревянные или картонные коробки. Даже тряпка под мольбертом выглядела так, будто ее недавно выстирали.

— Весенняя чистка и уборка, — сочла нужным объяснить Джилли, едва Мона вошла.

— Чего-чего? Сейчас сентябрь.

— Просто я слишком долго откладывала.

Кофе уже ждал Мону, как и внимательная слушательница, когда гостья начала рассказывать о странном происшествии, которое подстерегало ее на пути домой. Джилли, конечно, очаровал рассказ подруги.

— Меня вот что удивляет, — говорила Мона, — почему он не появляется сейчас? — Она обвела взглядом обескураживающе прибранную мастерскую. — Ну? — сказала она, адресуясь к комнате в целом. — В чем тут секрет, мистер Нэки Уайлд?