— Тебя? Замуж? Ну, дудки! Или уж разве если явится какой-нибудь сказочный принц! — решает она авторитетным тоном. — Ты умница, ты талантливая, ты отмеченная судьбою!

Уходя перед рассветом, Варя напоминает:

— А помнишь про двадцать четвертое? Вот и узнаем твою судьбу, что тебя ожидает. Только, чур, Эльзы не брать.

— Но почему, Варя? Втроем же веселее, — протестую я.

— Она испугается, в обморок, пожалуй, упадет. — На минуту Варя смолкает и, лукаво прищурившись, глядит на меня. — А то возьмем, пожалуй. Пусть перетрусит до седьмого поту. Ей это полезно, Я согласна, возьмем и ее.

Лежа в постели, я вяло соображаю, что двадцать четвертое июня, — та ночь, в которую мы решили с Варей попытать наше будущее, великая Иванова ночь, — еще не скоро и что Варя успеет сто раз переменить свое решение идти в полночь на лесное кладбище собирать травы, по которым мы должны гадать, положив их под подушку на сон грядущий. [2]

Об этой ночной прогулке не знает никто.

— Тише же! Тише!

— Как скрипят половицы!

— Эльза, где вы? Я не вижу вас.

— Я здесь, m-lle Лидия.

— Варя, а Варя! Куда ты бежишь так скоро!

— Ах, Боже мой! Кажется, сторож Федор не спит.

Я, Варя и Эльза чуть слышно спускаемся по лестнице.

На нас темные платья, темные же шарфы на головах. Лица возбуждены, настроение приподнятое.

Сегодня Иванова ночь. В эту ночь люди гадают на двенадцати травах, собранных в полночь в лесу, положив на ночь под подушку эти заповедные травинки. Иные ищут клады.

Пригородный лес, по ту сторону, кишит нынче такими гадальщиками. Девушки и рабочие с фабрики, интеллигенты города, прислуга — все устремляется туда, по заведенному исстари обычаю. Жгут костры, собирают травы, плетут венки и пускают их в воду.

Но мы трое не хотим идти туда, где все. Какое же может быть гаданье в подобной сутолоке? А по инициативе Вари гадать мы должны непременно. Она хочет узнать, какая великая будущность ожидает меня, ее подругу. Что будет великая будущность — Варя не сомневается ни на мгновенье. Меня это смешит.

Для нашего ночного «сбора двенадцати травинок» мы выбираем кладбище. Здесь в эту ночь не будет ни души. Все нынче в городском лесу. Кладбищенская же лесная гора, с ее песчаным грунтом, густо усыпанным сосновой хвоей, пуста и молчалива, как склеп.

Половина двенадцатого.

В доме все тихо. Дашу положили в детской на время отсутствия Вари, которая спит с детьми.

Бесшумно достигаем мы нижней площадки. Вдруг Варя вскрикивает чуть не во весь голос:

— Ах, чтоб вас!

И изо всех сил отталкивает Эльзу, которая впотьмах наступила ей на ногу.

— О, pardon! Mille pardon, m-lle Варя.

— Ты с ума сошла! Разве можно так кричать, Варя?! — возмущаюсь я.

— Сойдешь тут с ума, когда прямо на нос лезет эта швейцарская мумия!

— Мумии бывают только египетские, — поправляю я Варю.

— Хоть голландские! Но зачем было брать эту тряпку с собой, — негодует Варя.

А Эльза, ничего не понимая, шепчет на своем родном языке:

— О, какая ночь, m-lle Лидия. Грешно спать в такую ночь. У нас теперь козы до утра пасутся по горному склону. И брат, фермер Пьер, пасет их до утра. Им душно в яслях. Целую ночь звенят колокольчики, привязанные к ошейникам, и одуряюще пахнут в горах ночные цветы.

— Что она там лопочет? — осведомляется Варя. — Ничего не пойму: же ву при, нос утри, же ву дон де кисель-ерундель, стрикозель… Тьфу! Язык сломаешь. Удивительно остроумно и красиво, — поджимает она губы.

— Очень красиво, Варя, если понимать, — заступаюсь я.

— Воображаю, — корчит она гримасу, выходя на крыльцо.

Мы за нею. Ночь действительно чудесная, ароматная, почти душная. Белой змеей извивается и бежит вдаль дорога. Темно по обе ее стороны в молодой роще и в лесу.

До кладбища ходьбы минут десять.

Мы осторожно вынимаем ключ из двери и запираем ее снаружи.

— Федор уснул. Только бы прошмыгнуть через калитку, — шепчет Варя.

Мы отлично знаем, что эта ночная экскурсия не может понравиться моим родителям; поэтому, во избежание запрета, решаем открыть нашу тайну только через несколько дней, после того как она станет фактом. Так решено по совету Вари.