Вот река Березина и отступающие легионы.

Лютая стужа, пронизывающий ветер. Легионы переходят по льду Березину. Их привел сюда из Франции великий Наполеон. Воет ветер, бушует метель, свистят пули. Солдаты пробиваются к реке, бегут по льду, падают. И несутся несмолкаемые клики: «Да здравствует император!» Вот она, жатва Смерти.

Новое видение — с лязгом катятся эшелоны, гремят орудия, рвутся ручные гранаты. Битва под Шмен де Дам. Атака под Лангемарком. Ураганный огонь. Отчизна, сохрани покой! Развороченные снарядами, засыпанные блиндажи, скошенные ряды солдат. Смерть распахнула свой плащ, идет напевая: «Да, да, хорошо!»

Вперед, марш, марш! Бодрым шагом в поход, с нами сто музыкантов идет. И в зарю, и в закат видим ранней смерти взгляд, сто музыкантов играют: тарарам, коль нет удачи, так плохо нам! Тарарам, тарарам.

Смерть распахнула свой плащ, идет напевая: «Да, да, хорошо!»

Пылает огонь в печи, а перед нею стоит мать с семью сыновьями. Кругом стонет народ. Они должны отречься от веры отцов. Спокойно стоят они, радость озаряет их лица, И говорят им: отрекитесь и покоритесь нам!

Первый говорит нети приемлет муку, второй говорит нети приемлет муку, третий говорит нети приемлет муку, четвертый говорит нети приемлет муку, пятый говорит нети приемлет муку, шестой говорит нети приемлет муку, седьмой говорит нети приемлет муку. А мать смотрит на лица их и ободряет сыновей. Под конец и она говорит нети тоже приемлет муку. Смерть размахивает плащом и поет: «Да, да, хорошо!»

Блудница понукает зверя с семью головами, но зверь — ни с места.

Вперед, вперед! Бодрым шагом в поход, с нами сто музыкантов идет. Музыканты играют: трарам, трарим, иному удача, но плохо другим, один устоял, а другой недвижим, один бежит дальше, но трупы за ним. Трарам, трарим!

Не смолкают ликующие крики. Шагают бойцы по шестеро, по двое и по трое в ряд. И проходят в шествии Смерти французская революция, русская революция, крестьянские войны, анабаптисты — следом за Смертью идут ликующие толпы. Вперед, вперед к свободе, да сгинет мир насилья. Вперед заре навстречу, трарам, трарим. Шагают бойцы в шеренгах по двое, по трое, по шестеро. «Смело, товарищи, в ногу, духом окрепнем в борьбе, в царство свободы дорогу грудью проложим себе…» Тверже шаг, левой, левой, трарам, трарам, там, там… Смерть распахнула свой плащ — торжествующе смеется и поет свою песню. Да! Да! Хорошо!

Наконец великой блуднице удается поднять зверя, и он скачет по полю, увязая в снегу. Обернулась блудница, изрыгает хулу на торжествующую Смерть. От дикого воя заметался зверь, споткнулся, рухнул на колени, и блудница повисла на его шее. Смерть запахнула свой плащ. Она ликует. Гремит ее победная песня: Да! Да! Хорошо! И эхом откликается бескрайнее поле: Да! да! да!

Бледный как смерть больной, который был некогда Францем Биберкопфом, все еще лежит на своей койке в Бухе, С тех пор как он начал говорить и глядеть осмысленней, следователи и врачи допрашивали его наперебой. Следователи выведывали его грехи, а врачи — уточняли диагноз. От следователя этот человек узнал, что опознан и задержан некий Рейнхольд, который играл немалую роль в его жизни, в его прежней жизни, разумеется. Ему рассказали о происшествии в Бранденбургской тюрьме, спросили, не знаком ли он с неким Морошкевичем и не знает ли, где этот Морошкевич находится в настоящее время. Больному повторили все это несколько раз, но он слушал молча, не выказывая никакого интереса. В тот день его больше не тревожили. Есть жнец, Смертью зовется он. Сегодня свой серп он точит, приготовить для жатвы хочет. Берегись, цветок голубой. Но на следующий день Франц дает показания следователю: к делу в Фрейенвальде, по его словам, он совершенно непричастен, а если Рейнхольд утверждает что-либо иное, это ошибка. Тогда больному предлагают доказать свое алиби. Прошло несколько дней, пока он решился на это. Бледный, истощенный Франц ни за что не хочет возвращаться к прошлому. Он противится этому всеми фибрами души. Наконец он, пересилив себя, привел кое-какие данные. Господи, когда же его оставят в покое! Глядит Франц трусливо, как побитый пес. Прежний Биберкопф погиб безвозвратно, а новый еще не проснулся. Он ни единым словом не оговаривает Рейнхольда. Над всеми один топор занесен. Над всеми один топор занесен.

Впрочем, все его показания подтвердились — они совпали с показаниями Мицциного покровителя и его племянника. Теперь и врачам многое стало ясным. От диагноза «кататонии» пришлось отказаться. Нет, это была психическая травма, вызвавшая нечто вроде сумеречного состояния. У больного отягощенная наследственность, к тому же парень не дурак выпить — это сразу видно. В конце концов весь спор по поводу диагноза оказался бесполезным, человек этот, во всяком случае, не симулянт, у него действительно было временное помешательство, да еще такое, что мое почтенье! А это главное. Следовательно, за стрельбу в баре на Александерштрассе он ответственности не несет. Точка. Скажите лучше, поставим ли мы его снова на ноги? Это куда интересней.

Человек, которого по инерции продолжают называть именем умершего Биберкопфа, уже ходит по бараку, пошатываясь от слабости, и даже помогает разносить обед. Его больше не допрашивают, и он не подозревает, что все еще находится в центре внимания. Агенты уголовного розыска тем временем стараются докопаться, что за история была у него с рукой, при каких обстоятельствах он ее потерял и где он лечился. Наводят справки в магдебургской клинике; ведь это же дела давно минувших дней! На то и полиция, чтоб интересоваться такими делами, даже если с тех пор прошло и два десятка лет. Но им так и не удалось ничего раскопать, и вот мы приближаемся к благополучной развязке. По ходу действия выяснилось, что Герберт тоже сутенер. Это, знаете ли, старая история — у всех этих молодчиков шикарные девчонки, на них они все и сваливают, говорят, деньги, мол, от них. Конечно, никто из агентов этому не верит. Может статься, что иной раз нашим молодчикам и перепадают деньги от их марух, но они и сами не сидят сложа руки. А пойди-ка докажи это!

На сей раз и эта гроза прошла стороной для Франца Биберкопфа. На сей раз повезло тебе, приятель. Счастливого пути!

И вот наступает день, когда его отпускают на волю. Впрочем, полиция не скрывает от него, что он и впредь будет находиться под надзором. Из кладовой приносят то, что принадлежало прежнему Францу, и он все снова получает на руки: он надевает свои старые вещи: на куртке видна запекшаяся кровь — это один из шупо хватил его в пивной резиновой дубинкой по голове.

— Искусственную руку я не возьму, да и парик может вам пригодиться для любительского спектакля.

— У нас что ни день — спектакль, но обходимся без париков. Вот ваша справка.

— Прощайте, господин старший санитар.

— До свиданья, загляните к нам в Бух, когда погода установится.

— Непременно, благодарю вас.

— Давайте, я вам отопру.

Ну вот и это миновало.

Во второй раз покинул наш Биберкопф заведение, куда попал он не по своей воле. Мы достигли конца нашего длинного пути, и нам осталось пройти с Францем лишь несколько шагов.