Шрифт:
С высоты эшафота слабеющим голосом Гракх Бабёф произнес свои последние слова:
— Прощайте, друзья. Прощай, народ. Я умираю с любовью…
Останки Бабёфа и Дарте не выдали родственникам и запретили хоронить; их вывезли за город и швырнули в придорожную канаву.
Пастух из деревни Монтуар, возвращаясь с поля домой, обнаружил трупы, он накрыл их ветками. Дома он рассказал о своей «находке». Один из крестьян, человек смышлёный и не раз бывавший в столице, догадался:
— Это Бабёф и его товарищ. Их вчера казнили в Вандоме.
Следующим утром жители Монтуара тайно похоронили казнённых. А смышлёный крестьянин, бросив последнюю лопату земли, сказал:
— Его называли трибуном народа. За это его и убили. Его и того, другого. Вот вам и революция…
Такова была единственная надгробная речь, произнесённая на могиле трибуна Гракха Бабёфа.
«Долгое время после этого добрые жители Вандомас умилением показывали путникам последнюю обитель мучеников во имя Равенства».
Эпилог
В комнате сидели двое.
Один только что закончил чтение объёмистой рукописи и теперь складывал ровной стопкой прочитанные листы.
Его слушатель рассеянно следил за этим занятием, по временам переводя взгляд на мерцавший огонек лампы.
Чтецом был Лоран.
Слушателем — де Поттер.
Луи де Поттер, по словам кое-кого из своих соперников, мечтавший о роли бельгийского О'Коннеля, был замечательным человеком.
Историк по образованию, талантливый оратор и публицист, он много путешествовал, а его научные труды занимали видное место на полках брюссельской публичной библиотеки. Де Поттер был непримиримым врагом аристократии, католического мракобесия и национального гнёта. Его выступления на страницах прессы уже создали ему довольно громкую известность, когда, встречаясь почти ежедневно с Лораном в кафе «Тысяча колонн», он познакомился и сблизился с ним.
Лорана привлекал этот невысокий, кряжистый человек с твёрдым взглядом и не менее твёрдой манерой речи, всегда внешне спокойный, принципиальный в своих суждениях, не знающий колебаний. Де Поттер был одним из первых, кто поддержал замысел Лорана. Он даже нашёл средства, чтобы финансировать издание книги о Бабёфе, обсуждал с автором отдельные, наиболее острые места, как корректор, правил десятки страниц подготовленного текста.
Де Поттер был первым (если не считать верной Сары), кому Лоран сообщил о завершении книги.
Ему же автор прежде всего прочитал её заключительную часть.
Наконец де Поттер перевел взгляд с пламени лампы на чтеца.
— А что же Франция? Что Париж? Откликнулись ли они как-нибудь на смерть вождя Равных?
Лоран пожал плечами.
— Трудно сказать. Сообщалось о волнениях в предместьях Сен-Марсо и Сент-Антуан. Но подробности мне неизвестны. Что же касается Франции в целом… Нет, По-видимому, в то время она ещё не проснулась.
— Ну а дальше? Что было дальше?
— Дальше? — переспросил Лоран, словно не зная, стоит ли отвечать. — Дальше было разное… Но ведь это уже не имеет прямого отношения к Бабёфу.
— Так ли? Разве бабувизм с тех пор не стал одной из важнейших пружин общеевропейского социального движения?
— Все это, конечно, так. Но это уже не биография Бабёфа.
— Но это биография его учения. И кроме того, каждому прочитавшему твою книгу захочется узнать, что же сталось с соратниками Бабёфа…
— Изволь, о соратниках я расскажу… Итак, пятьдесят шесть подсудимых были оправданы; двое гильотинированы; пятеро плюс один из оправданных отправились в ссылку…
— Один из оправданных?
— Да, представь себе. Речь идет о Вадье.
— Но, насколько я помню, он не был причастен к заговору!
— В том-то и дело. Но Вадье слишком ненавидели за его деятельность в эпоху II года. Несмотря на то что ему ничего не было известно о Заговоре и в дни событий он находился в Тулузе, его поспешили арестовать, переправили в Вандом, судили, не нашли состава преступления, оправдали, но не выпустили из тюрьмы под предлогом, что имеется прежний декрет Конвента о его ссылке, изданный после жерминальского восстания. Пресловутый декрет давно устарел и потерял силу — но что до этого нашим правителям! И вот несчастного старика присоединили к пятерым и заставили разделить их участь…
— Их вывезли куда-то в Нормандию?
— Да. Весь долгий путь от Вандома до Шербура они проделали в тех же клетках, в которых их доставили в Вандом, закованные в кандалы, сопровождаемые угрозами и проклятиями сбитых с толку простаков… Особенно плохо встретили их в Фалезе, Кане и Валони. Зато в Аржантоне и Сен-Ло, под влиянием местных патриотов, их принимали дружелюбно и даже с почётом.
— С почётом?
— Именно. В Сен-Ло мэр обнял каждого из шестерых, а члены муниципального совета назвали их своими страдающими братьями. «Вы защищали права народа, — сказал мэр, — и каждый добрый гражданин обязан вам любовью и признательностью». Их разместили в зале Генерального совета, всячески ободряли, помогали деньгами…