Шрифт:
— А как принял высланных Шербур?
— Вполне спокойно. Впрочем, их поселили не в самом Шербуре. Всех шестерых бросили в крепость на голом острове, у входа на рейд Шербура… Там они пробыли без малого три года…
…Три долгих года…
Острова Пелле не обозначены на обычных картах; это крошечные кусочки земли, несколько скал, каменных горбов, лишённых растительности, среди серого, неприветливого моря.
В зимние месяцы — лютый холод, штормовые волны, достигающие стен крепости, потоки ледяной воды, заливающие дворы и нижние помещения; летом — нестерпимый зной, адская жара, ещё более ужасная, чем холод, ибо от нее нет ни укрытия, ни спасения; таков он, форт, носящий громкое имя «Насьональ».
Изнурительный подневольный труд на пустой желудок.
Кровавые поносы, цинга, лихорадка, госпиталь, в котором не лечат…
Солдаты гарнизона, более милосердные, чем военная администрация, иной раз, жалея изгнанников, делились с ними своим скудным пайком; обеспокоенное начальство спешило сменить дежурную часть, но и новые стражи проявляли живое участие к тем, кто страдал за лучшее будущее всех людей.
Известия с воли поступали редко; тем не менее ссыльные, жадно ловившие каждую новость, каждый слух о событиях в стране, быстро узнали о перевороте 18 фрюктидора.
Добрая весть возродила надежды.
Попустительство силам реакции в конце концов поставило Директорию, как и предсказывал Бабёф, в крайне тяжелое положение.
Роялисты наглели день ото дня.
Бывшие эмигранты и контрреволюционное духовенство открыто призывали к восстановлению королевской власти. Вновь ожили монархические организации. Поднялась очередная волна белого террора. В провинции быстро возродились «братья Иисуса», и торжествующие «мюскадены» снова стали убивать патриотов, покупателей национальных имуществ, а иной раз и жандармов.
Реакция пустила глубокие корни в Законодательном корпусе. Чтобы обессилить Директорию, Совет пятисот решил лишить правительство финансовых полномочий. Опираясь на часть генералитета, рупором которой стал изменник Пишегрю, депутаты-монархисты готовились к государственному перевороту.
Вот тут-то часть директоров опомнились.
Энергичный Ребель принял первые контрмеры и вызвал в Париж войска Самбро-Маасской армии, возглавляемые Гошем. Вышел из бездействия и Баррас, который становился небывало активным всякий раз, как возникала опасность для покупателей национальных имуществ; в качестве военной опоры он избрал своего старого знакомого, «генерала 13-го вандемьера» — Наполеона Бонапарта. К ним присоединился также и Ларевельер.
Так хитроумный Карно пожинал теперь плоды того, что сам же посеял: подобно тому как во время расправы с гренельцами и Бабёфом он вместе со своей креатурой Летурнером действовал втайне от остальных директоров, так теперь и они полностью отстранили его и преемника Летурнера Бартелеми от своих решений и планов. В центре событий неожиданно оказался трус Ларевельер, вдруг под влиянием страха ставший ужасно смелым и очень демократичным; Ребель, как и прежде, оставался «человеком дела». Баррас также остался самим собой: ловко загребая жар чужими руками, он от души радовался, что может отомстить спесивому Карно: генерал Ожеро, посланный Бонапартом, уже шёл к Парижу…
Законодательный корпус принял было решение об аресте Ларевельера, Ребеля и Барраса, но «триумвиры» опередили своих врагов: утром 18 фрюктидора войска Ожеро вступили в столицу, Пишегрю и многие депутаты-монархисты были арестованы, а Карно и Бартелеми оставалось только одно: срочно бежать за рубеж, что они со всей возможной поспешностью и проделали…
18 фрюктидора бабувисты и якобинцы, тесный союз которых, сложившийся в ходе «Заговора Равных», был отныне нерасторжим, вышли на улицу.
Сент-Антуанское рабочее предместье стало центром движения.
Толпы народа направились к Люксембургскому дворцу. Вновь произносились с надеждой имена, ещё недавно бывшие под запретом: Фион, Россиньоль, Друэ, Антонель, Лепелетье.
Генерал-санкюлот Россиньоль возглавил движение; преображённая Директория отнеслась к нему вполне благожелательно; ходили даже слухи, что правительство рассчитывает на Россиньоля как на главную опору в борьбе с монархистами.
Оживилась газетная и клубная деятельность. Среди журналистов-демократов снова действовали Лебуа и Эзин; последний, арестованный за поддержку Бабёфа, был вполне реабилитирован и даже стал секретарём обновленного муниципалитета Вандома.
Возникли многие демократические клубы. Был восстановлен и Якобинский клуб под именем «Клуба Манежа». Его дебатами руководили Друэ, Антонель и Феликс Лепелетье.
Демократ Ламарк добился вотирования компенсации для бабувиетов, оправданных в Вандоме; по всей стране началась кампания в защиту шербурских ссыльных и последних осуждённых по делу Гренельского лагеря. Ну как же здесь было не возродиться надеждам?…
…Лоран достал из папки сложенный вчетверо листок.