— Карла Великого?

— Именно так. Если тебе нетрудно, найди её и прочти мне вслух кусочек из начала. А я пока зажгу лампу.

Лоран достал с полки небольшую книгу в тёмном переплёте. Это была «Жизнь Карла Великого» Эйнгарда. Давая Саре уроки латинского языка, он постоянно читал с ней классические и средневековые тексты, «Жизнь Карла Великого», прочитанная ими недавно, произвела на молодую женщину большое впечатление. Лоран протянул книгу.

— На, возьми и прочитай сама. Сара быстро нашла нужное место.

— Вот послушай: «De cuius nativitate atque infantia vel etiam pueritia, quia neque scriptis umquara aliquid declaratum est, neque quisquam modo superesse invenitur qui horum se dicat habere notitiam, scribere ineptum ju-dicans, ad actus et mores ceterasque vitam illius partes explicandas ac demonstrandas, omissis incognitis, tran-sire disposui…» и так далее…

— Переведи.

— «Поскольку о его рождении, детстве и отрочестве не осталось никаких письменных свидетельств и нет в живых никого, кто мог бы дать устные показания, я считаю неуместным писать обо всём этом и, опуская недостоверное, перейду прямо к изложению дел и замыслов остальных частей его жизни». Примерно так…

Лицо Лорана просветлело,

— Успехи моей ученицы в латыни несомненны… Но что ты хочешь сказать всем этим?

— Ты прекрасно понимаешь меня. Великий человек требует бережного отношения. Эйнгард знал это ещё в эпоху средневековья. Почему бы и тебе не следовать классическим образцам? Тем более что писать так, как написал ты, — совсем не втвоём духе…

Лоран ничего не ответил. Молчание длилось долго. Наконец он сказал:

— Уже поздно. Иди спать, Сара. И спасибо тебе, что ты была честна со мной.

— За это не благодарят, милый. Спокойной ночи…

Кто как, а он в эту ночь не сомкнул глаз.

Он был взбудоражен до предела.

Слова Сары посеяли тягостные сомнения.

Он верил ей, её вкусу, её взгляду. Она обладала какой-то удивительной духовной тонкостью, её нравственные оценки были глубоки и точны, он неоднократно убеждался в этом. И потом… Это ведь действительно было не его перо…

С утра он схватился за атласы. Вооружился большим увеличительным стеклом. Нашел крупномасштабную карту Пикардии. Проследил течение Соммы и общий контур Пикардийского канала. И сделал неожиданное открытие: в некоторых местах канал подходил вплотную к населённым пунктам, и одним из них был Невиль-ле-Брэ! Тот самый Невиль-ле-Брэ, в котором проживали Бабёфы!

Что это значило?

Очень многое.

Во-первых, вероятно, мысль о работе на канале возникла у Клода Бабёфа только потому, что сам канал должен был пройти возле его городка. Во-вторых, Франсуа Ноэлю незачем было совершать с отцом длительную прогулкуна строительство. В-третьих, он мог работать на канале и не уходя из родительского дома.В-четвёртых, он, следовательно, никогда и не покидал на долгие годысвой дом…

Сара оказалась права.

Права она была, по-видимому, и в другом.

Откуда взял Лоран, что Франсуа Ноэль был отдан на канал в двенадцатилетнем возрасте и что работал он там не менее четырёх-пяти лет? Это пришло ему в голову только потому, что в письме Бабёфа о «подённой работе на Пикардийском канале» тот, говоря о начале своей февдистской деятельности, утверждал: «Мне было тогда 17 лет. В течение приблизительно 4–5 лет я не писал и не читал». Не долго думая, Лоран и решил: как раз эти четыре-пять лет юный Бабёф и проработал на канале!

Но такое решение — теперь он понимал это — было крайне скороспелым и опрометчивым: Франсуа Ноэль ведь мог работать на канале и не обязательно все четыре года, а, скажем, год или всего два месяца; причём, отец мог отдать его туда вовсе не в двенадцать, а в пятнадцать или, что ещё вероятнее, в шестнадцать лет! Косвенным подтверждением того, что на канале юноша трудился не слишком долго, является отсутствие воспоминаний об этом у обеих его сестёр…

Картина менялась.

Стройная концепция Лорана оказалась разрушенной.

Конечно, даже и в этом случае канал оставался для будущего трибуна первой школой жизни. Конечно, все те сомнения и вопросы, о которых писал Лоран, и в этом случае должны были возникнуть у юноши. И всё же начало повести в том виде, как Лоран попытался его написать, не удалось.

А посему… Как это там сказано у Эйнгарда: «Поскольку о его рождении, детстве и отрочестве не осталось никаких письменных свидетельств…», не станем об этом говорить.

И правда, лучше не скажешь. Недаром труд Эйнгарда считается достойным наиболее совершенных литературных образцов античности. И ему, Лорану, не грех последовать такому примеру.