– Подожди меня там, ангел, - сказал Пай, впервые назвав ее милягинским прозвищем.
– Оба вы ангелы.

– Если ты не присоединишься к нам до захода солнца, мы вернемся и найдем тебя, - сказал Миляга. Сказав это, он грозно расширил глаза. Улыбка была у него на губах, угроза - во взгляде.

Мистиф протянул руку для рукопожатия. Миляга взял ее и привлек мистифа к себе.

– Я не шучу, - сказал он.
– Я говорю это совершенно серьезно.

– Мы поступили правильно, - сказал Пай.
– Все остальное было бы неблагоразумным. Прошу тебя, Миляга, доверяй мне.

– Я всегда доверял тебе, - сказал Миляга, - и всегда буду доверять.

– Нам повезло, Миляга, - сказал Пай.

– В чем?

– В том, что мы провели все это время вместе.

Миляга встретился взглядом с Паем и понял, что мистиф прощается с ним всерьез. Несмотря на все свои оптимистические заверения, Пай, судя по всему, совершенно не был уверен в том, что они встретятся вновь.

– Я увижу тебя через несколько часов, Пай, - сказал Миляга.
– Моя жизнь зависит и от этого. Ты понимаешь? Мы давали друг другу обеты.

Пай кивнул и высвободил руку из милягиного пожатия. Маленькие, теплые пальчики Хуззах уже ждали своей очереди.

– Давай-ка пойдем, ангел мой, - сказал Миляга и повел Хуззах обратно к воротам Кеспарата, оставляя Пая под охраной взвода.

Пока они шли, она оглянулась на мистифа дважды, но Миляга сопротивлялся искушению. В такой ситуации Паю будет только хуже, если он расчувствуется. Лучше вести себя так, как если б все они были уверены, что встретятся через несколько часов и будут попивать в Оке Ти-Нун. В воротах, однако, он не смог удержаться от того, чтобы оглянуться на цветущую улицу и бросить последний взгляд на существо, которое он любил. Но взвод уже исчез внутри чианкули, забрав собой блудного сына.

Наступили долгие изорддеррекские сумерки, но до полной темноты оставалось еще несколько часов. Автарх находился в комнате неподалеку от Башни Оси, куда доступ дню был закрыт. Здесь утешение, приносимое криучи, не было испорчено светом. Было так легко поверить, что все вокруг - только сон, а значит, не стоит никакого сожаления, если - или, вернее, когда - этот сон рассеется. Однако, как обычно, Розенгартен безошибочно отыскал его нишу и принес известия не менее сокрушительные, чем самый яркий свет. Попытка незаметно уничтожить оплот Голодарей, предводительствуемых отцом Афанасием, благодаря прибытию Кезуар превратилась в публичный спектакль. Вспыхнуло и быстро распространилось насилие. Судя по всему, войска, первоначально направленные для штурма оплота Голодарей, были вырезаны до последнего солдата, но проверить эту информацию не было никакой возможности, потому что путь в портовый район преграждали самодельные баррикады.

– Только этого момента и ждали все секты, - высказал свое мнение Розенгартен.
– Если мы не растопчем очаг сопротивления немедленно, то все религиозные фанатики Доминионов заявят своим последователям, что День настал.

– День Страшного Суда, что ли?

– Так они скажут.

– Может быть, они и правы, - сказал Автарх.
– Почему бы не дать им побунтовать немного? Они все ненавидят друг друга. Мерцатели - Голодарей, Голодари - Зенетиков. Пусть перережут друг другу глотки.

– Но город, сэр.

– Город! Город! Что ты говоришь мне об этом трахнутом городе? Это наша жертва, Розенгартен. Неужели ты этого не понимаешь? Я сидел здесь и думал: если б я только мог заставить Комету упасть на него, я бы сделал это. Пусть он умрет так же, как жил: красиво. Что ты так опечален, Розенгартен? Будут и другие города. Я смогу построить еще один Изорддеррекс.

– Тогда, может быть, нам лучше вывезти вас сейчас, пока смута не распространилась.

– Мы здесь в безопасности или нет?
– спросил Автарх. Последовало молчание.
– Значит, ты не уверен.

– Там идет такая битва.

– И ты говоришь: она начала все это?

– Это носилось в воздухе.

– Но она послужила искрой?
– Он вздохнул.
– Черт бы ее побрал, черт бы ее побрал. Знаешь, созови-ка ты генералов.

– Всех?

– Матталауса и Расидио. Они могут превратить этот дворец в неприступную крепость.
– Он поднялся на ноги.
– А я намереваюсь пойти поговорить с моей ненаглядной супругой.

– Нам прийти туда к вам?

– Разве что, если вы пожелаете стать свидетелями убийства.

Как и в прошлый раз, покои Кезуар оказались пусты. Но Конкуписцентия (утратившая все свое кокетливое настроение, дрожащая и с сухими глазами, что для ее постоянно плачущего племени было эквивалентом слез) знала, где находится его супруга: в своей часовне. Он ворвался внутрь в тот момент, когда Кезуар зажигала свечи у алтаря.

– Я звал тебя, - сказал он.

– Да, я слышала, - сказала она. Ее голос, некогда выпевавший каждое слово, теперь был тусклым и невзрачным, как и весь ее вид.