Они не протянули друг другу руки.

Они не обнялись.

Но глаза Хайдера сказали Ефиму: «Брат, прости».

И глаза Ефима сказали Хайдеру: «Прости, брат».

И лицо умершей просветлело. Или им обоим так показалось?

Мертвые сраму не имут. Мертвые не имут зренья и слуха. Что они чувствуют там, в ином мире? Что они знают о нас?

Ариадна Филипповна никогда уже не узнала о том, что урод Чек, дравшийся с ее вторым мужем Георгием Елагиным у нее дома, — ее третий сын, рожденный ею там, в холодном лагерном бараке, и названный ею Филиппом в честь деда.

И старик Хатов об этом не узнал.

И Ефим. И Хайдер.

И никто об этом не узнал никогда.

Чек, клевый скин, морда кирпичом, дай пять, пацан, нету у тебя травки посмолить, давай, лысый кореш, без базара, — а ты сам хотел бы узнать, что у тебя на свете все-таки была мать?

ПРОВАЛ

Я вижу все. Я все провижу. Только не надо плакать.

Те, кому суждено жить, останутся живы.

Я умер давно, Мишель де Нотр-Дам, а вы все остались жить, господа?

Если вы живете — не побрезгуйте мне на шкалик. Санитары грубияны, они меня не угощают, да и умереть спокойно не дают. Они все верят в жизнь.

Звон доносится с ближнего храма… звон… звон…звон…

Над чем звонят?.. А, над жизнью звонят… Снова кого-то распяли, а он взял да и воскрес. Воистину? А что есть истина?.. Я не знаю, и вы не знаете. А вот шкалик опрокинешь — все узнаешь сразу. Любите слепых, они видят все. Любите глухих, они все слышат. Любите горьких пьяниц на городских улицах — они пророчат о невозвратном.

Июнь — июль 2002. Москва — Нижний Новгород — Васильсурск.